к оглавлению

 

Записки пациента

Хидден-Хиллз, Калифорния, 2009

 

– Итак, мистер Осборн, – сказал док, – я хочу задать Вам следующий вопрос. Вы когда-нибудь употребляли запрещённые препараты?

Это был новый врач, к которому я обратился, когда решил «завязать». Я сорок лет подрывал здоровье бухлом и наркотой, и теперь решил, что было бы неплохо выяснить, насколько мне это удалось.

– Ну-у, – ответил я, слегка покашливая, – однажды я курил травку.

– И всё?

– Да, всё.

Док ждал продолжения, просматривая свои записи. Потом он прервался и уточнил:

– Вы уверены?

– Ну-у, – произнёс я, снова покашливая, – были ещё спиды. Немного. Давным-давно.

– Значит, трава и немного стимуляторов?

– В общем, да.

Доктор по-прежнему листал бумажки, а потом снова поднял на меня глаза:

– Вы абсолютно уверены, что были только трава и стимуляторы?

– Наверное, ещё пара ноздрей старой доброй «трепливой пыли». В своё время, – признался я, понемногу воодушевляясь.

– Значит, трава, стимуляторы… и несколько дорожек кокаина?

– Так и есть, да.

– И Вы в этом уверены?

– Угу.

– Я просто хотел знать навер…

– А героин считается?

– Да, героин считается.

– Ага. Тогда ещё героин. Но только раз или два.

– Вы уверены, что только раз или два?

– О, да. Этот хвалёный героин – полное дерьмо. Вы не пробовали?

– Нет.

– После него только и делаешь, что блюёшь. Мне не понравилось.

– Да, он может вызывать сильную рвоту.

– Только бухло переводить, я так считаю.

– Хорошо, – прервал меня док, – давайте по-другому. Есть ли какие-то препараты, которые Вы не принимали?

Молчание.

– Мистер Осборн?

– Насколько мне известно, нет.

Снова молчание.

Наконец, док спросил:

– А что с алкоголем? Вы сказали, что выпиваете. Сколько в день?

– Может, четыре? Плюс-минус.

– А поточнее?

– Бутылки Хеннесси. Но это зависит.

– От чего?

– От того, как надолго я отключаюсь между ними.

– Вы пьёте только Хеннесси?

– А пиво считается, да?

Док покачал головой, тяжело вздохнул и потёр глаза. Вид у него был такой, словно ему хотелось домой. Потом он продолжил:

– Вы курите, мистер Осборн?

– Время от времени.

– Какой сюрприз! Сколько штук в день?

– Тридцать или около того.

– А какие сигареты?

– Сигары. Сигареты я и не считаю.

Доктор начал белеть.

– И как долго Вы ведёте подобный образ жизни?

– Какой сейчас год?

– 2004.

– Тогда почти сорок лет.

– А есть ли что-нибудь ещё в Вашей истории болезни, о чём мне нужно знать?

– Ну-у, – ответил я, – Однажды меня сбил аэроплан…вроде как. И я сломал шею, катаясь на квадроцикле, а потом, лёжа в коме, два раза умер. Ещё в течение суток болел СПИДом. Так же из-за тремора я думал, что у меня рассеянный склероз, но это оказался синдром Паркинсонизма. Ещё раньше я порвал себе «язычок». Да, несколько раз меня лечили от триппера. Были один-два припадка, например, когда я закинулся кодеином в Нью-Йорке или перебрал с «наркотиком для изнасилования» в Германии. Вот и всё, если не считать злоупотребления медицинскими препаратами.

Эскулап покивал.

Потом он откашлялся, ослабил узел на галстуке и произнёс:

– У меня к Вам последний вопрос.

– Да?

– Почему Вы до сих пор живы?

Он был прав: нет никакого правдоподобного объяснения тому, что я, мало того, что жив, но ещё и здоров, как бык. Я не вру: у меня ведь действительно по сей день ни хера не болит и всё работает.

Нет, конечно, краткосрочная память расстроена после инцидента с квадром – приходится заниматься со специалистом по её восстановлению – и осталось лёгкое заикание. Но сердце работает отменно, и печень, как новая. После миллиона разных анализов и обследований единственное, что нашли врачи, это «слегка повышенный холестерин». Но для шестидесятилетнего человека, росшего на хлебе с салом и жареной картошке, это совсем неудивительно.

Честно сказать, я не ожидал дотянуть до седьмого десятка, не говоря уж о том, чтобы оставаться жизнеспособным. Если бы меня в детстве поставили в ряд с другими подростками с нашей улицы и спросили, кто из нас доживёт до 2009 года и станет счастливым обладателем пятерых детей, четырёх внуков и домов в Бакингемшире и Калифорнии, я бы ни за что на себя не поставил. Вспоминая прожитую жизнь, я нет-нет да и рассмеюсь, потому что вырос вопреки всей системе. Ведь я вышел за порог школы, не умея толком прочесть ни одного предложения.

И всё равно победил.

Мы все победили: и я, и Тони, и Гизер, и Билл.

И сейчас я чувствую себя превосходно. Лучше, чем когда либо.

Естественно, без проблем не обходится. Меня по-прежнему пугают новые люди, хотя эта фобия то приходит, то уходит. Также я очень суеверен: занимаясь в зале, всегда делаю больше тринадцати повторений. Всегда. И никогда, ни при каких обстоятельствах, не ношу зелёный цвет. Он меня просто бесит. Не знаю, почему. Может быть, потому что когда-то у меня была зелёная машина, которая постоянно ломалась. И, клянусь, благодаря трезвому образу жизни у меня появились задатки медиума. Бывает, скажу Шэрон: «Интересно, а как поживает такой-то такой-то» – которого я уже сто лет не видел – а на следующий день он тут как тут.

Нечто подобное произошло, когда разбилась принцесса Диана. Её гибель мне приснилась за неделю до аварии. Я так ясно всё видел, что даже рассказал об этом Тони Дэннису. После смерти Дианы Тони заявил мне: «Ты и твои еб…чие сны! Сделай так, чтобы меня в них не было!»

Меня спрашивают, действительно ли я «завязал». Окончательно и бесповоротно.

Я не могу дать людям ответа, которого они ждут. Могу лишь сказать, что сегодня я «в завязке». Это всё, что у меня есть, и всё, что когда-либо будет.

Но я определённо трезвее, чем за последние сорок лет. Один из последних разов, когда я серьёзно нахреначился, случился несколько лет назад после гига в Праге. Там такое вкусное пиво, что я не смог удержаться. К тому же вместе со мной был Закк, мой гитарист, а он для алкоголика самая опасная в мире компания. За чуваком не угнаться: он пьёт, как автомат, одну кружку за другой. Что уж говорить, это была незабываемая ночка. Сначала мы «зажгли» в городе, а потом вернулись в мой номер-люкс на девятом этаже шикарной многоэтажной гостиницы и залипли у минибара. Около часу ночи мне пришла в голову мысль:

– Закк, знаешь, что я никогда-никогда не делал?

– Сдаётся мне, на свете осталось немного таких вещей.

– Правда, Закк! Есть одна старая рок-н-рольная выходка, которую я за все эти годы так и не собрался отмочить.

– Какая?

– Я ни разу не выкидывал телик из окна гостиницы.

– Чёрт, Оззи, надо срочно это исправить.

Мы выдрали телевизор из корпуса и подтащили к окну. Однако, механизм окна позволял приоткрыть его лишь на несколько дюймов, поэтому пришлось разворотить петли, долбя по ним пресс-папье. Когда рама, наконец, распахнулась достаточно широко, чтобы пропихнуть в проём пятидесятидюймовую дуру, мы хорошенько размахнулись и…

Вууууууухххх!

Ящик полетел вниз, минуя восьмой этаж, седьмой, шестой, пятый, четвёртый…

– Там что, кто-то курит внизу? – спросил я Закка.

Телевизор продолжал падать.

– Не переживай! Он стоит за километр отсюда.

ТРРРРАААХХХ!

Видели бы вы, как эта штука кокнулась! Срань господня! Буквально взорвалась, что твоя бомба. Бедный курильщик чуть сигарету не проглотил, хоть и стоял на другом конце площади.

Когда нам надоело таращиться на обломки, я влез в телевизионную стойку и стал читать новости, как диктор. Тут позвонил телефон. Это был управляющий гостинцы.

– Можно поговорить с мистером Осборном? Это по поводу случившегося… инцидента.

– Его нет, – ответил Закк. – Он в телевизоре.

В итоге, меня переселили в другую комнату – окно мы разворотили знатно – и при выписке из гостиницы в счёт добавили пункт «прочие расходы»: 38 тысяч долларов! Администрация объяснила это тем, что в комнате нельзя будет жить ещё месяц. Это, конечно, туфта. Закку тоже накинули 10 тысяч сверху. И ещё тысячу за минибар.

Но отчасти оно того стоило.

Однако, оплачивая тот счёт, я понял, что больше не хочу так жить. Настал момент спросить себя: «Оззи, а что ты будешь делать дальше? По-прежнему торчать одной ногой в могиле, пока тебя не постигнет трагическая участь многих рок-звёзд? Или, наконец, раз и навсегда выберешься из ямы?»

Другими словами, я опустился на самое дно. Мне понадобилось для этого долгих сорок лет, но я-таки добрался. Всё в себе мне было отвратительно. Меня ужасала жизнь и пугала смерть.

Честное слово, это не существование, а мука!

И я привёл себя в порядок.

Сначала я бросил курить. Меня спрашивают: «Ёб…ть-колотить! Как тебе это удалось?», а мне просто так надоело покупать эти антиникотиновые пластыри, лепить их, потом отдирать, курить и лепить снова, что я сказал: «Да ну нах!» и бросил. Мне просто больше не хотелось всё это проделывать.

Потом настала очередь бухла. Я довольно долго воздерживался, а потом как-то раз спросил Шэрон:

– Можно мне теперь выпить?

Она ответила лишь:

– Ты уже достаточно взрослый, чтобы решать самому.

– С этим у меня всегда было плохо. Я вечно делаю неправильный выбор.

– Ну хорошо. Ты хочешь выпить?

Первый раз в жизни я честно ответил: «Нет».

Раньше, бросая пить, я каждый раз думал о том, что пропускаю всё веселье. А теперь – о том, что это веселье всегда – да-да, всегда – заканчивается, сука, плохо.

Теперь я даже не знаю, сколько стоит пинта пива и знать не хочу. И очень этому рад, учитывая тот факт, что вся моя прежняя жизнь крутилась вокруг пабов. Больше меня это не интересует. На прошлой неделе я останавливался в гостинице Beverly Hills и видел там Ронни Вуда, второго гитариста Rolling Stones. Судя по виду, он уже хорошенько принял. Я подумал: «Офигеть! Он ещё не угомонился!» С Китом Ричардсом мы тоже недавно столкнулись на вручении каких-то премий.

– Как поживаешь, Кит? – спросил я.

– Для живой легенды очень даже неплохо,– ответил он.

Я чуть было не ляпнул: «Живой?! Да мы с тобой сраные ходячие мертвецы!»

Вообще-то, многие мои бывшие собутыльники продолжают квасить. Однако, они уже приближаются к возрасту, когда ущерб от выпивки становится непоправимым. Один из них умер на днях от цирроза печени. А после похорон все потянулись в паб и, выстроившись вдоль стойки в своих траурных повязках, стали наливаться ромом с чёрносмородиновым соком. Я спросил их: «Вы никак спешите за покойником?»

Но таковы уж англичане: идут в паб поминать человека, который убил себя слишком частым хождением по пабам. Это культура алкоголиков. В молодости я думал, что квасит весь мир, но потом переехал в Америку и понял, что так живут лишь в Англии.

Со временем я завязал и с наркотиками. Кроме лекарств, контролирующих мой тремор, и антидепрессантов, я зона, свободная от наркотиков. Теперь, когда я прихожу к какому-нибудь врачу, то первым делом заявляю: «Я наркоман и алкоголик, поэтому не верьте ни одному слову из той туфты, что я гоню». Во всех подобных визитах меня сопровождает Тони. В качестве, так сказать, страховки.

У лекарств, что я сейчас принимаю, мало побочных эффектов, в отличие от того, что мне выписывали раньше некоторые доктора. Хотя, должен сказать, что антидепрессанты сильно подорвали моё либидо. Стояк есть, а фейерверков нету. Могу всю ночь сверлить Шэрон, как перфоратор, а эффекта никакого. Я попробовал виагру, но к тому времени, как она подействовала, Шэрон уже десятый сон видела. Так что мне со своей мачтой для шапито не оставалось ничего другого, как смотреть телеканал «История».

Когда я спросил об этом доктора, он удивился:

– Вы что, до сих пор этим занимаетесь?!

– Едрёныть, да это же единственное, что мне осталось!

Я, кстати, никогда не испытывал потребности сбежать с какой-нибудь малолеткой, как некоторые чуваки моего возраста. О чём я, бл…дь, говорить-то с ней буду? О ценах на недвижимость? О войне в Афганистане? Двадцатилетние тёлки совсем, как дети.

Мне кажется, прошло уже, по крайней мере, лет пять, как я отказался от дурных привычек. Я не считаю и не помню точно, когда «завязал». Это вам не сраные гонки. Я просто встаю утром с кровати и не пью, не принимаю наркотики. И по-прежнему не хожу на собрания анонимных алкоголиков. Мне это слишком напоминает подмену одного другим: зависимость от алкоголя превращается в зависимость от программы. Я не говорю, что она бесполезна: иногда эти разговоры очень способствуют выздоровлению. Но захотеть измениться должен я сам.

Терапия мне сильно помогла, хотя я на первых порах этого не понял. Я совершил ту же ошибку, что и с реабилитацией: решил, что она меня вылечит. Но выговориться – это всего лишь способ облегчить проблему. Иначе она застрянет у тебя в голове и со временем затрахает.

Ещё у меня есть спонсор. Это Билли Моррисон, гитарист Camp Freddy. Мы познакомились на собрании анонимных алкоголиков. Если у меня возникает ощущение, что с «косячком» работа над песней пойдёт быстрее, я снимаю трубку и звоню Билли. Это приглушает желание, потому что Билли говорит: «Первые две минуты «косяк», может, и хорош, но к вечеру ты уже будешь глушить скотч бутылками». Это хорошая система, потому что именно скрытничанье и ложь заставляют тебя напиваться.

Но сам быть спонсором я не могу, потому что слишком доверяю людям. Плюс я не появляюсь на собраниях и, соответственно, не прошёл необходимую программу «12 шагов»[1]. Меня отталкивает вовсе не религиозный аспект, потому что для прохождения программы совсем необязательно верить в Бога. Надо просто принять тот факт, что существуют высшие силы. Неважно, в чём они заключаются, хоть в настольной лампе. Кто-то представляет природу, кто-то – океан, а кто-то – собственный член. Дело вкуса.

Смысл моего воздержания заключается в том, что если сейчас я «сорвусь», то имею большие шансы умереть. Когда человек «завязывает», его резистентность[2] валится в тартарары. Теперь, чтобы напиться, мне достаточно пары стаканов. Поэтому в перерыве между гастролями я редко выхожу на люди. Да мне и не хочется: у меня есть жена, друзья, собаки – семнадцать штук – и земля. Кстати о птичках, то есть, о домах рок-звёзд. Видели бы вы наше новое жилище в Хидден-Хиллз! Чтобы посмотреть телевизор, не надо даже из постели вылезать. Нажал одну кнопку, и гигантский плоский экран выезжает из пола и повисает перед носом. А сортиры! Еб…ать-колотить, какие у нас сортиры! Жаль, что мой старик-отец не дожил, чтобы испробовать один из них. В детстве мне приходилось мочиться в ведро, потому что в доме не было нужника, зато теперь у нас установлены японские компьютеризированные супер-унитазы с подогревом сиденья, которые сами моют и сушат тебе жопу горячим воздухом. Ещё пара лет, и у меня появится сортир с механической рукой, которая сама будет выковыривать из меня какашки, чтобы напрягаться не приходилось.

Скажем так: я живу-не жалуюсь.

И стараюсь не сидеть сложа руки. Например, снова хочу попробовать сдать экзамен на права. Хоть я и рулил большую часть своих сорока лет, но всегда нелегально и обычно в пьяном виде. Так что теперь, перед тем, как откинуть копыта, стоит попытаться делать это на законных основаниях. Правда, мой инструктор по вождению хочет учить меня на машине с двумя рулями, но я сказал ему: «Или мы катаемся на моём Рейндж Ровере, или не катаемся вообще». После нашего последнего урока я не удивлюсь, если в следующий раз он придёт в защитном шлеме. Чувак думает, что я чокнутый, и так вздрагивает на каждом повороте, словно я на фуре играю в игру «Кто первый струсит».

Наверное, такое отношение легко объяснить, учитывая все сумасбродства, что мне приписывали в течение многих лет. «Он откусил голову летучей мыши». Согласен. «Он откусил голову голубю». Да, было. Но я не убивал щенков, не поклонялся Сатане и не призывал поклонников отстрелить себе голову. Всё это безумие до сих пор меня преследует. Люди, знаете ли, любят приукрашивать факты. Они, как дети на школьном дворе: на одном конце сказали «Джонни порезал палец», а до противоположной стороны дошло уже «Джонни отрезал себе голову».

Сейчас, когда я сижу дома и слушаю в наушниках старые альбомы The Beatles, я рисую. В этих рисунках нет ничего особенного, обычные каракули. Художник из меня неважный. Я просто вывожу узоры, или какую-нибудь фигню, или странные разноцветные фигуры в стиле поп-арта семидесятых. Это занятие отвлекает меня от глупостей. Да, и ещё я собираю реликвии Третьего рейха. У меня есть много реалий со свастикой – знамёна, эсэсовские кортики, кожаные плащи и прочее –  но открыто демонстрировать всё это я не могу. Не с женой–полуеврейкой. Большинство купленных мной вещей со временем перекочёвывает к Лемми, который тащится от них ещё больше меня.

У него не дом, а настоящий музей.

Бросив пить, я теперь гораздо больше времени уделяю семье. У Эйми, Келли и Джека дела идут отлично. Также я постоянно вижусь с Джесс и Луисом. Они оба пошли в Тельму: такие же умные. Джесс – геодезист, а у Луиса диплом юриста. Благодаря им у меня четверо внуков. Поверить не могу! И я по-прежнему каждое воскресенье созваниваюсь со своей старшей сестрой Джин. Спрашиваю, есть ли новости и все ли здоровы.

У Black Sabbath тоже всё путём, хотя в данный момент возник спор о том, кому принадлежит имя. Я считаю, что мы все равные правообладатели. Посмотрим, как этот вопрос разрешится, но я очень надеюсь на благополучный исход, потому что глубоко уважаю Тони Айомми. С Гизером мы уже очень давно не виделись – он до сих пор не может оторваться от своих книжек – зато с Биллом продолжаем общаться. Он уже двадцать пять лет не пьёт и не употребляет наркотики. Знай вы его четверть века назад, вы бы поняли, что это иначе как чудом не назовёшь.

Что касается меня, то я хочу оставаться рокером до конца дней своих. Я совершенно точно больше не собираюсь связываться с телевидением, за исключением разве что рекламы, да и то при условии, что она будет забавной. Когда-то я расстраивался из-за того, что меня не понимают, а потом построил на этом карьеру, порой даже слегка преувеличивая, потому что так хотелось публике.

С профессиональной точки зрения мне осталось желать лишь одного – подняться на первую строчку хит-парада в Америке. Но даже если не поднимусь, жаловаться не стану, потому что всё прочее у меня есть. Я необычайно признателен за то, что я это я, что нахожусь здесь и до сих пор могу наслаждаться той жизнью, которая мне дана.

Если завтра мне придётся умереть, я не стану роптать, потому что пожил от души. Единственное, о чём прошу: не оставляйте меня безмозглым коматозником в какой-нибудь больнице. Выдерните вилку из розетки, и дело с концом. Хотя, сомневаюсь, что до этого дойдёт. Зная меня, я скорее «откинусь» по глупости. Например, споткнусь о порог и сломаю себе шею. Или подавлюсь пастилкой от кашля. Или на меня насрёт какая-нибудь птичка и заразит диковинной заразой с другой планеты. Посмотрите, что случилось с квадроциклом: я без особого вреда десятилетиями баловался почти смертельными сочетаниями бухла и наркотиков, а въехал на скорости 2 мили в час в простую рытвину на заднем дворе и чуть не отправился на тот свет.

Поймите меня правильно: не то, чтобы я думал об этих страстях каждый день. Просто с годами я пришёл к выводу, что всё в нашей жизни предопределено заранее и чему быть, того не миновать. Раз уж настала жопа, бери и выкручивайся. И, рано или поздно, готовься к смерти, которая заберёт тебя так же, как и всех в этом мире.

Я категорически против кремации, и Шэрон об этом знает. Пусть меня зароют в красивом саду и посадят в изголовье дерево. Желательно дикую яблоню, чтобы молодёжь делала из плодов вино и упивалась в хлам.

Что касается надписи на надгробном камне, то тут у меня нет иллюзий.

Закрыв глаза, я хорошо её вижу:

Оззи Осборн

родился в 1948 – умер … (пока неизвестно)

Он откусил голову летучей мыши.

 

к оглавлению