к оглавлению

 

Глава 9. «Бетти, а где у вас бар?»

– До того, как всё это закончится, кто-то из нас непременно отправится к праотцам, – сказала я Доку МакГи на второй день гастролей. Док был менеджером нашего «разогрева», группы Motley Crue, и моим добрым другом.

– Кто-то? – переспросил Док. – Оззи, боюсь, что этим «кем-то» станем все мы.

Проблема, в основном, заключалась в самих Motley Crue: басисте Никки Сиксе, ударнике Томми Ли, гитаристе Мике Марсе и вокалисте Винсе Ниле. Ёб…ые когти, как они жгли! Для меня это был настоящий вызов. Так же, как когда-то с Джоном Бонэмом, я почувствовал, что просто обязан их переплюнуть, иначе пострадает моя репутация. Но, поглядев на мои старания, чуваки решили, в свою очередь, переплюнуть меня. Так что мы сошлись в открытой схватке, которая продолжалась изо дня в день, ежеминутно. Концерты – тьфу, говно вопрос! Главное было выжить в промежутках.

Самая большая странность Motley Crue заключалась в том, что одевались они, как девки, а жили, как животные. Даже мне было чему поучиться. Куда бы они ни направлялись, с ними путешествовал огромный контейнер, под завязку набитый всем мыслимым и немыслимым бухлом. Как только заканчивалось выступление, крышка контейнера откидывалась, и псы ада вырывались на свободу. Каждую ночь летали бутылки, ломались ножки стульев и носы, мелькало оружие и разносилась в пух и прах чья-нибудь собственность. Это был бедлам в аду, помноженный ещё и на хаос.

Слушая некоторые байки с тех гастролей, я даже не знаю, правда это или нет. Меня спрашивают:

– Оззи, а ты действительно занюхнул муравьёв с палочки для мороженого? – а я понятия не имею. Но вполне возможно, что так оно и было. Каждую ночь в моём носу оказывалось такое, чему там совсем не место. Я из транса не выходил. Даже Тони Дэннис, мой ассистент, вошёл в раж. Мы прозвали его «Капитаном Креллом[1]» – это было наше собственное словечко для кокса – потому что однажды он-таки разохотился и попробовал, хотя, как мне кажется, это было в первый и последний раз. Наша костюмерша даже сшила ему костюмчик с логотипом «КК» в стиле Супермена.

Это был цирк!

Один из самых больших «отрывов» случился в Мемфисе. Как обычно, всё понеслось сразу после гига. Я шёл по коридору в сторону гримёрки и вдруг услышал голос Томми Ли:

– Эй, Оззи! Глянь-ка!

Я остановился и стал озираться в поисках самого Томми.

– Сюда. Сюда!

Я распахнул дверь и увидел Томми. Он сидел на стуле спиной ко мне. Никки, Мик, Винс и кучка роуди стояли вокруг, курили, смеялись, обсуждали шоу и пили пиво.

На коленях перед Томми стояла голая тёлка и делала ему минет. Вот это был отсос! Всем отсосам отсос.

Томми махнул рукой, приглашая меня подойти поближе.

– Оззи! Глянь-ка, чувак.

Я заглянул Томми через плечо и увидел его ХРЕН. Эта штуковина была похожа на руку ребёнка в боксёрской перчатке. Такая здоровая, что тёлке удавалось запихнуть в рот только треть, и то я удивлялся, что головка не выпирает у неё со стороны затылка. Я никогда в жизни не видал ничего подобного.

– Томми, где такие дают? Я тоже хочу.

– Чувак, садись и снимай штаны. Сейчас она закончит со мной и займётся тобой.

Я попятился.

– Ну уж нет! Для моего члена здесь уже слишком тесно. Это всё равно что швартовать свой катерок рядом с Титаником. Опасная вещичка. У тебя разрешение-то есть?

– Чувак, ты не знаешь, от чего отказываешься. Оххххх!! Уууууууу!!! Аааааа!!!

Я отвернулся.

Затем Томми вскочил, застегнул ширинку и заявил:

– Пошли жрать, чуваки! Я умираю с голоду.

Мы «приземлились» в местечке под названием «Бенихана», одном из тех японских ресторанов, где еду готовят на большой горячей плите прямо перед тобой. В ожидании ужина мы пили пиво и закусывали. Потом нам принесли огромную бутыль саке. Последнее, что я помню, это как я, съев огромную тарелку супа Вонтон, наполнил её до краёв саке и одним глотком выпил, чавкая и обливаясь.

– Вооот! Так намного лучше, – сказал я.

Никто не произнёс ни слова. Все лишь смотрели.

Потом Томми встал:

– Это пи…дец! Чуваки, пора сваливать отсюда, пока Оззи не «накрыло».

И темнота.

Абсолютная темнота.

Как будто у телевизора кто-то выдрал провод из розетки.

Как мне потом рассказали, я вышел из-за стола, сказал, что мне надо в сортир, ушёл и больше не вернулся. По сей день я не имею ни малейшего понятия, где меня носило следующие пять часов.

Но вот момент пробуждения я не забуду никогда.

Первым делом я услышал:

ЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗУУУУУУУУМ! ЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗУУУУУУМ! ЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖ!

Я открыл глаза. Было ещё темно, очень темно, но повсюду меня окружали тысячи режущих глаз огоньков. Я подумал: «Что это за х…ня? Я умер что ли?»

И тут снова:

ЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗУУУУУУУУМ! ЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗЗУУУУУУМ! ЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖЖ!

Я почувствовал запах резины и бензина.

А потом прямо над ухом раздалось:

БИИИИИИИБИИИИИИИИПППП!!!

Я опрокинулся и заорал.

Слепящие огни – двадцать или тридцать – огромные, как небоскрёбы, летели прямо на меня. Не успев подорваться и дать дёру, я услышал рёв, и порыв ветра швырнул мне в лицо волну пыли и гравия.

Я проснулся на разделительной полосе 12-полосного скоростного шоссе.

Как или почему меня туда занесло, я не знаю. Было ясно лишь одно: надо выбираться оттуда, пока меня не сбили. И ещё ужасно хотелось «отлить». Мочевой пузырь буквально разрывался. Я дождался прорехи между огнями фар и припустил зигзагом прямо через все полосы. Двигаться по прямой я не мог, потому что всё ещё был пьян. Едва не попав под мотоцикл на крайней левой полосе, я, наконец, оказался на другой стороне, перелез через забор, перебежал ещё одну дорогу и начал искать место, где бы облегчиться. И тут я увидел её, белую машину, припаркованную на временной стоянке.

Отлично, есть где спрятаться.

Я вытащил из ширинки член, но не успел оросить колёса автомобиля старой доброй водичкой, как на заднем стекле зажглись разноцветные лампочки, и я услышал до боли знакомый звук:

У-Ы! У-Ы! У-Ы! У-Ы! У-Ы! У-Ы! У-Ы! У-Ы!!!ТРРРРРР!!!!!

Я ушам не поверил. Из всех мест, где в Мемфисе можно поссать, меня угораздило пристроиться к колесу полицейской машины без опознавательных знаков, которая, спрятавшись в «кармане», караулила нарушителей скорости.

В следующий момент стекло опустилось, оттуда выглянула женщина-полицейский и сказала:

– Когда закончишь стряхивать, садись в машину! Твоя жопа едет в участок.

Через десять минут я уже сидел в кутузке.

К счастью, меня там продержали всего пару часов. Потом я позвонил Доку МакГи и попросил подобрать меня на гастрольном автобусе.

Первое, что я услышал, поднявшись на борт, было:

– Оззи! Глянь-ка, чувак…

И снова-здорово. Вперёд, в забытьё!

В том турне каждый божий день кто-нибудь из нас оказывался за решёткой за какую-нибудь провинность. А Мик и Никки, которые были очень похожи – из-за длинных, чёрных, уложенных по-девчачьи волос – периодически сидели друг за друга.

Однажды ночью Никки выходит в коридор в чём мать родила, чтобы купить колу в автомате рядом с лифтом. Едва он успевает нажать на кнопку, как двери лифта распахиваются, и раздаётся судорожный вздох. Никки поднимает глаза и видит трёх тёток преклонного возраста, которые таращатся на него с выражением ужаса на лице. «Здрассте», – говорит Никки, разворачивается и спокойно уходит обратно в номер. Через несколько минут раздаётся стук в дверь. «Это, наверное, одна из группиз», – предполагает Никки и просит Мика открыть. Мик открывает и видит на пороге управляющего отелем, копа и одну из тёток из лифта. Тётка верещит: «Это он!», и Мика волокут в тюрьму, а он даже и не представляет, за что.

Но, надо сказать, мы все тогда уделывались до потери сознания, поэтому не знать, что ты там натворил, было обычным делом.

Помимо прогулки по скоростной автостраде, я ещё особенно «отличился» после выступления в Мэдисон Сквер Гарден в Нью-Йорке. Афтрепати проходила в клубе в здании старой церкви. Мы тусили в приватной комнате: выпивка, кокс, все дела. Потом ко мне подошёл какой-то чувак и спросил:

– Оззи, хочешь сфоткаться с Брайаном Уилсоном?

– Что это за хрен?

– Ну как же! Брайан Уилсон. Из Beach Boys.

– А-а, этот. Валяй. Почему нет?

Кругом только и говорили, что о Брайане Уилсоне, потому что неделей раньше его брат Дэнис – тот самый, что дружил с Чарльзом Мэнсоном в 1960х – утонул в Лос-Анджелесе. Дэнису было всего 39 лет. Настоящая трагедия. Короче, мне сказали выйти и ждать Брайана Уилсона на ступеньках. Я, под завязку накачанный алкоголем и коксом, так и сделал. Прошло десять минут. Потом двадцать. Потом тридцать. Наконец, ещё через пять минут появился Брайан. К этому моменту я уже порядком разозлился. Какого хера? Но, вспомнив про Дэниса, я решил не устраивать скандал, и первым делом сказал:

– Я слышал про твоего брата, Брайан. Прими мои соболезнования.

Он ничего не ответил, только странно посмотрел на меня и ушёл.

Тогда я повысил голос:

– Сначала ты опаздываешь, а потом съё…ешь, не сказав ни слова? Знаешь, что, Брайан? Забудь про фото и засунь свою голову обратно в жопу, где ей и место!

На следующее утро я лежу в номере, и голова у меня трещит. Звонит телефон, и к трубке подходит Шэрон:

– Да. Нет. Да. Ок. Он что? Правда что ли? Хм… Хорошо. Не беспокойся, я разберусь.

Отбой.

Шэрон протягивает мне телефон и говорит:

– Ты звонишь Брайану Уилсону.

– Какому на хер Уилсону?

БАЦ!

– Ай! Больно, бл…дь!

– Брайан Уилсон – это живая рок-легенда, которую ты вчера ночью оскорбил, – сообщает Шэрон. – Поэтому сейчас ты позвонишь ему и извинишься.

У меня в голове что-то забрезжило.

– Погоди минутку! Это он меня оскорбил, а не я его.

– Да ну?

– Вот тебе и «да ну»!

– Оззи, когда Брайан Уилсон собрался пожать тебе руку, ты заявил: «Привет, Брайан! Ты редкий мудила, и я рад, что твой брат помер».

Я подскочил.

– Я такого не говорил!

– Да, это сказал проклятый кокаин в твоём носу.

– Но я такого не помню.

– Зато все остальные прекрасно помнят. Как и то, что ты предложил ему засунуть голову в жопу, где ей и место. Вот номер Брайана. Звони и извиняйся.

Я позвонил и извинился. Дважды.

С той поры мы с Брайаном виделись ещё несколько раз, и теперь между нами все путём. Хотя вместе мы так и не сфотографировались.

В турне «Bark at the Moon» именно я чуть не отдал Богу душу. Самое смешное, что ни алкоголь, ни наркотики с этим не связаны. По крайней мере, напрямую. Всё произошло, когда после концерта в Новом Орлеане мы решили на пару дней прервать гастроли, чтобы снять в Лондоне видеоклип на песню «So Tired» Это было безумие – слетать в Англию и обратно за такой короткий срок – но в те времена канал MTV начинал обретать репутацию мощнейшей поддержки музбизнеса, поэтому если кому-то удавалось добиться там частой ротации для своего клипа, то весь альбом почти гарантированно получал «платину». Так что для MTV мы не жалели ни сил, ни средств.

План был таков: прилететь из Нового Орлеана в Нью-Йорк, пересесть на Конкорд до Лондона, снять клип, вернуться на Конкорде в Нью-Йорк, а оттуда отправиться к следующему месту выступления. Это было чрезвычайно изнурительно, и тот факт, что я не просыхал, всё только усложнял. Лишь лошадиные дозы кокаина помогали мне не отключаться. Когда мы наконец добрались до лондонской студии, режиссёр усадил меня на стул перед зеркалом и сказал:

– Когда я подам знак, зеркало взорвётся.

– Хорошо, – послушно ответил я, пытаясь понять, что за новомодные спецэффекты они там придумали.

Но никаких спецэффектов не было. Было лишь старое зеркало и чувак с молотком в руках, стоящий позади него. Я не знаю, кто у них отвечал за реквизит, но этому идиоту никто не рассказал про безопасные театральные зеркала, которые бьются без риска угробить всех вокруг. И вот посредине песни чувак машет молотком, зеркало разлетается вдребезги, и мне в морду летит миллион осколков. Моё состояние меня спасло: я ничего не почувствовал. Просто выплюнул кровь и стекло, сказал: «Всем спасибо, все свободны!» и пошёл за следующей банкой Гиннесса.

Я и не вспоминал об этом, пока на обратном пути через Атлантику не нажал на кнопку вызова, чтобы заказать ещё выпить. Пришедшая стюардесса чуть не уронила поднос от страха.

– Господи! – взвизгнула она. – Что с Вами случилось?

Как оказалось, давление на высоте 18 км привело к тому, что все застрявшие во мне малюсенькие осколочки вылезли на поверхность, из-за чего лицо буквально взорвалось. Оно просто треснуло, как гнилой помидор.

Повернувшаяся Шэрон чуть в обморок не упала.

Когда мы приземлились в аэропорту Джона Кеннеди, там уже ждала «скорая». Не в первый раз меня из Конкорда выкатывали. Во время таких перелётов я регулярно надирался в хлам, и Шэрон приходилось грузить меня в тележку вместе с чемоданами. Паспортный контроль я проходил в бессознательном состоянии с паспортом, прилепленным ко лбу скотчем. Когда Шэрон спрашивали, надо ли ей что-нибудь задекларировать, она показывала на меня и говорила: «Его».

В больнице меня усыпили и щипцами постарались вынуть как можно больше осколков. Потом дали какие-то лекарства, чтобы снять воспаление. Я помню, как пришёл в себя в белой комнате с белыми стенами, полной людей под белыми простынями, и решил, что это морг. И тут у моей кровати раздаётся шёпот:

– Эй! Эй!

Я опускаю глаза и вижу пацана с ручкой и альбомом «Bark at the Moon».

– Можно автограф?

– Отъе…сь! Я умер.

Гастроли закончились, мы все выжили, однако, моё предсказание по поводу чьей-то кончины вскоре сбылось. Это случилось, когда Винс Нил вернулся домой в Редондо Бич рядом с Лос-Анджелесом и ужрался в слюни с барабанщиком из Hanoi Rocks. В какой-то момент у них закончилось бухло, и они отправились в ближайший винный магазин на машине Винса, сверхскоростной, ярко-красной Пантере фирмы De Tomaso. Винс был настолько пьян, что не справился с управлением и столкнулся лоб в лоб с машиной, едущей навстречу. Чувак из Hanoi Rocks умер по дороге в больницу.

После турне я редко видел парней из Motley Crue, хотя с Томми связь поддерживал. Помню, много лет спустя мы с Джеком, которому было около 13, зашли к нему в гости.

– Вот это да! Проходи, чувак! – закричал Томми, открыв дверь. – Я не верю собственным глазам: у меня в гостях сам Оззи Осборн!

Там были и другие гости, и Томми устроил нам экскурсию по дому. А потом, воскликнув «Эй, чуваки, гляньте-ка!», он набрал код на цифровом замке на стене и открыл потайную дверь. За дверью оказалось обитое стёганой тканью любовное гнёздышко, где с потолка свисала какая-то навороченная садомазо сбруя. Идея была в следующем: приводишь сюда телку, подвешиваешь на ремнях и трахаешь до умопомрачения.

– А чем тебя кровать-то не устраивает? – спросил я Томми, а потом повернулся и увидел Джека, стоящего с открытым ртом. Он вошёл в комнату вместе со всеми. Вот бл…дь! Мне стало так неловко, что я не знал, куда глаза девать.

Больше я Джека к Томми не водил.

После окончания турне «Bark at the Moon» наши с Шэрон скандалы вышли на принципиально новый уровень сумасшествия. Отчасти причиной тому стала наша известность. Поймите меня правильно, я не жалуюсь: три моих первых альбома разошлись в количестве более десяти миллионов экземпляров в одной Америке, а это больше, чем можно было мечтать. Однако, с такой популярностью человек больше не может жить, как все нормальные люди, потому что его постоянно донимают поклонники. Помню случай однажды ночью, когда мы с Шэрон жили в Holliday Inn. Было около трёх-четырёх часов утра, и мы спали. Вдруг к нам постучали. Я встал, открыл дверь, и мимо меня, не говоря ни слова, в комнату прошмыгнули какие-то чуваки в рабочих комбинезонах.

Увидев их, Шэрон спросила:

– Вы кто, вашу мать? Что вам надо?

– Мы просто хотели посмотреть, как вы живёте.

Шэрон чем-то в них швырнула, и они точно таким же манером вымелись обратно.

Вот всё, что им было нужно: зайти и посмотреть.

После этого мы перестали селиться в дешёвых гостиницах.

Нет, я люблю своих поклонников и всегда рад встрече, но не в четыре утра, когда я лежу в кровати с женой и сплю.

Или ем. Ненавижу, когда поклонники подходят к нам в ресторане. Для меня это табу. Хуже всего, когда они при этом говорят: «Вы похожи на какую-то знаменитость. Можно автограф?»

Мне всегда хочется ответить:

– Давайте договоримся так: вы сначала пойдите и выясните, кто я, а потом уже я дам вам автограф.

Но слава – лишь цветочки. Главная беда заключалась в моём пьянстве. Я так квасил, что мне нельзя было доверить или поручить уже вообще ничего. Например, когда мы выступали в Германии, я отправился на экскурсию в концентрационный лагерь в Дахау, и меня оттуда «попросили», потому что я был пьян и хулиганил. Я, наверное, единственный в мире человек, которого выкинули из этого проклятого места.

Было и ещё кое-что. Когда я напивался, то шёл делать очередную татуировку, чем страшно злил Шэрон. В конце концов она мне заявила:

– Оззи! Ещё одна татуировка, и я подвешу тебя за яйца.

Тем же вечером я отправился в салон и попросил наколоть мне на правой ладони слово «Спасибо». Эта идея казалось мне тогда очень удачной. Сколько раз в жизни мы говорим «спасибо»? Наверное, десятки тысяч. А с наколкой мне надо всего лишь поднять правую руку. Но Шэрон не оценила подобного новаторства. Увидев этот «шедевр» на следующее утро – я старательно прятал руку под столом, но Шэрон попросила передать соль – она тут же потащила меня в клинику пластической хирургии, чтобы избавиться от него. Но хирург сказал, что это можно сделать, лишь отрезав мне полкисти, поэтому всё осталось, как было.

Уходя от доктора, Шэрон поблагодарила его за уделённое нам время.

А я поднял правую руку.

В другой раз мы были в Альбукерке. Стояла середина зимы, кругом мороз, снег и лёд. Я, как всегда пьяный и под кайфом, захотел прокатиться на канатной дороге, которая ведёт к вершине горного хребта Сандия. Там, на высоте три километра, построены ресторан и обзорная площадка. Но с нашей кабиной что-то случилось, и на полпути мы застряли.

– И что вы в таких случаях делаете? – подступил я к вожатому после того, как мы проболтались в воздухе целую вечность.

– В крыше есть запасной люк, – ответил он, указав на потолок.

– А как до него добраться?

– Надо опустить лестницу у вас за спиной. Это очень просто.

– А люк заперт?

– Нет.

Говорить мне такое – большая ошибка.

Узнав, что у нас есть лестница и незапертый люк, я не мог не проверить, как там, наверху.

Увидев, как я карабкаюсь к потолку, чувак чуть с ума не сошёл.

– Какого чёрта Вы затеяли? Это запрещено! Остановитесь! Немедленно остановитесь!

Но меня это только подстегнуло. Я открыл люк, подставил лицо под порывы ледяного ветра и выбрался на крышу. К тому моменту и вожатый, и пассажиры орали и умоляли меня спуститься обратно. Я едва не поскользнулся и не свалился на скалы, превратившись в лепёшку. Однако, мне удалось удержаться, раскинув в стороны руки, как делают серферы. Таким манером, распевая «Good Vibrations», я доехал почти до самой вершины.

Самое смешное, что я боюсь высоты. У меня даже на лестнице голова кружится. Когда я, трезвый, как стеклышко, на следующий день взглянул на канатную дорогу из города, меня чуть не вывернуло наизнанку. Даже сейчас, стоит об этом вспомнить, меня кидает в дрожь.

Подобные выходки всегда заканчивались стычками с Шэрон. Однажды я настолько потерял над собой контроль, что схватил бутылку водки и швырнул ей прямо в голову. В ту же секунду до меня дошло, что я творю: «Пи…ец! Я убил собственную жену!». Слава богу, бутылка прошла в миллиметре над Шэрон и, пробив гипсовую стену, застряла там, как новомодный артобъект.

Но Шэрон всегда находила способ со мной поквитаться. Например, разнеся молотком мои золотые диски. На это я ответил тем, что отказался тем вечером выходить на сцену. Однажды я даже побрил голову, чтобы увильнуть от выступления. Я устал, озлился и мучился от похмелья, поэтому решил послать всех в жопу.

Но для Шэрон это был не аргумент.

Взглянув на меня, она заявила: «Мы купим тебе парик!» и поволокла нас с парой роуди в магазин розыгрышей с париком леди Годивы на витрине. Этот парик красовался там уже стопицот лет и был облеплен дохлыми мухами, перхотью, паутиной и хрен знает чем ещё. Когда я его напялил, все чуть не обоссались от смеха.

Однако, потом оказалось, что это была не такая уж плохая идея. Я запрятал под париком капсулы с искусственной кровью, и когда посредине шоу прикидывался, что выдираю себе волосы, она струилась у меня по лицу, как настоящая. Это было очень эффектно. Правда, после инцидента с летучей мышью все приняли этот трюк за чистую монету. Однажды с одной из девчонок в первом ряду чуть не приключился обморок. Она тыкала в меня пальцем, визжала, плакала и приговаривала: «Это всё правда, что про него рассказывают! Он действительно ненормальный!»

Когда Шэрон узнала, что беременна Келли (это случилось через несколько месяцев после турне «Bark at the Moon»), она сказала:

– Милый, я узнала, что в Палм Спрингс есть одно замечательное заведение, где ты мог бы отдохнуть перед следующим турне. Это гостиница, где каждый день проводят специальные занятия, обучая людей употреблять алкоголь, как это делают настоящие джентльмены.

– Да ну?

«Вот оно! Оказывается, я всё делаю неправильно. Вот откуда у меня такое жуткое похмелье. Надо научиться пить, как Джеймс Бонд».

– И как называется это заведение?

– Центр Бетти Форд. Слышал про такое?

– Не-а.

– Оно лишь недавно открылось, и руководит им жена бывшего президента. Мне кажется, тебе там понравится.

– Звучит заманчиво. Запиши меня.

– Вообще-то я это уже сделала. Ты едешь туда на следующей неделе после рождения малышки.

Келли родилась 28 октября 1984 года. Сказать, что это был знаменательный день – не сказать ничего. В каком-то дурацком порыве Шэрон решила, что хочет рожать без эпидуральной анестезии, однако, потом, когда начались схватки, она заявила: «Я передумала! Зовите анестезиолога!». Только агония могла заставить Шэрон сказать такое, потому что боль она умеет терпеть гораздо лучше меня. Но медсестра решила, что Шэрон прикидывается, и спросила: «Миссис Осборн, Вы в курсе, что в странах третьего мира ВСЕ рожают без анестезии?» Не стоило ей этого говорить. Шэрон села на кровати и заорала: «Слушай, ты, еб….тая! Тут тебе, бл…дь, не страна третьего мира, так что зови сраного анестезиолога!»

Час спустя родилась Келли и огласила мир своими воплями. Она до сих пор не замолкает, благослови её Господь! Она пошла в нас с Шэрон, поэтому всё время кажется мне очень беззащитной. Мне совсем не хотелось уезжать от своей красавицы-дочурки всего через несколько часов после её рождения, но проблему с алкоголем нужно было как-то решать. Если мне повезёт, думал я, то из Палм Спрингс я вернусь другим человеком. Так что на следующее утро я сел в самолёт, «уговорил» в первом классе три бутылки шампанского, приземлился в аэропорту Лос-Анджелеса, где меня вырвало, потом угостился парой «дорожек» кокса и отключился на заднем сиденье лимузина, который доставил меня в Центр Бетти Форд. «Надеюсь, там можно отдохнуть, – думал я, – Что-то я совершенно ухайдокался!»

До этого я никогда ничего не слышал про реабилитационные центры. И уж совершенно точно не знал, что сама Бетти Форд, жена президента Джеральда Форда, тоже когда-то была алкоголичкой. На гастролях я почти не смотрел телевизор и не заглядывал в газеты, поэтому понятия не имел, насколько известной была эта клиника или, как называли её критики, «дача Бетти». Я представлял себе гостиницу посреди прекрасного оазиса в калифорнийской пустыне, со сверкающим на солнце бассейном, полем для гольфа и толпой аппетитных цыпочек в бикини. Все гости, похожие на Хью Хефнера,[2] в бархатных куртках и бабочках, будут стоять у открытого бара, лениво опершись на стойку, а дама средних лет с голосом, как у Барбары Вудхаус[3], станет всех учить: «Итак, джентльмены, повторяйте за мной: взяли оливку, обмакнули её в мартини и помешали. Теперь сложили пальцы вот так и взяли бокал. Правильно, хорошо. Делаем глоток, считаем до трёх и повторяем. Медленно, медленно».

Не отпуск, а мечта. Такого у меня ещё не бывало.

Но, прибыв на место, я обнаружил, что Центр больше похож на больницу, чем на гостиницу. Однако, виды вокруг были потрясающие: свежеполитые лужайки, высокие пальмы, искусственные озёра, а на заднем плане – огромные коричневые, словно инопланетные горы.

Я вхожу в вестибюль, и меня встречает сама Бетти, миниатюрная женщина в свитере с высоким воротом и объёмной причёской. Судя по виду, с чувством юмора у неё было не очень.

– Здравствуйте, мистер Осборн. Я миссис Форд. Мы с Вашей супругой Шэрон беседовали несколько дней назад.

– Послушайте, Бетти! Вы не станете возражать, если я заселюсь чуточку позднее? Мне нужно отдышаться после ужасного перелёта. Где у Вас тут бар?

– Что, простите?

– Бар. Он наверняка где-то поблизости.

– Мистер Осборн, Вы же осознаёте, куда попали, не правда ли?

– Нуууу…да, а что?

– Тогда Вы должны понимать, что у нас… нет бара.

– А как же вы тогда учите людей, как правильно пить?

– Мистер Осборн, боюсь, Ваша жена ввела Вас в некоторое заблуждение. Мы здесь не учим, как пить.

– Нет?

– Мы учим, как не пить.

– Ах вот оно что! Тогда я, наверное, поеду.

– Боюсь, мистер Осборн, что выбора у Вас нет. Ваша супруга …Как бы это выразиться? Она очень настаивала.

Моего разочарования словами не передать. Хуже этого была только скука. Через час мне уже казалось, что я провёл там тысячу лет. Больше всего я ненавидел групповые занятия, когда нужно было рассказывать о своём пьянстве незнакомым людям. Хотя среди всех историй попадались очень любопытные. Например, там был один дантист из Лос-Анджелеса, чья жена, узнав о его проблеме, следила за ним двадцать четыре часа в сутки. Так он что придумал: слил из бачка своего BMW весь стеклоомыватель, залил туда джин с тоником, отсоединил пластиковую трубку от форсунок и перенаправил её так, чтобы она выходила из одного из вентиляционных отверстий под приборной панелью. Каждый раз, когда ему хотелось выпить, он просто садился в машину, прикладывался к трубке, дёргал за рычаг, и тоненькая струйка доброго коктейля текла ему прямо в рот. Всё работало безотказно, пока однажды он не попал в жуткую пробку и не приехал на работу настолько пьяным, что нечаянно просверлил дыру в голове у одного из пациентов.

Говорю же вам: изобретательность алкоголиков – это нечто. Нужно только найти ей нужное применение. Например, если сказать алкоголику: «Хочешь выпить – найди средство от рака», то через пять минут эта болезнь канет в прошлое!

Помимо групповых занятий были ещё и индивидуальные посещения психотерапевта. Обсуждение на трезвую голову болячек, о наличии которых я только что узнал, давалось мне с трудом. Например, дислексия и синдром дефицита внимания (слово «гиперактивность» добавили только через несколько лет). Эти беседы многое для меня прояснили. Мозгоправ объяснила, что из-за дислексии у меня развилась ужасная неуверенность в себе, поэтому отказов, поражений и какого-либо давления я не переносил и старался вылечить это с помощью алкоголя. Ещё она сказала, что из-за отсутствия хорошего образования и осознания этого факта я считал, что все вокруг стараются обвести меня вокруг пальца, и никому не доверял. Она была права, и то, что, как правило, мои подозрения оказывались правдой, мне не помогало, пока не появилась Шэрон. Кстати сказать, порой моя паранойя, подстёгиваемая коксом, не позволяла мне верить даже ей.

Также я узнал, что у меня зависимая личность, и это касается всего, за что бы я ни брался. А венчает этот букет обсессивно-компульсивное расстройство[4], которое в десять раз все усугубляет. Ей-ей, я натурально ходячая энциклопедия всех психических отклонений. Узнав про это, я чуть с ума не спрыгнул, и потратил уйму времени, чтобы признать каждое из своих заболеваний.

За всю свою «взрослую» жизнь я никогда прежде не обходился так долго без алкоголя и наркотиков, как в период, проведённый на «даче у Бетти», и «ломка» была ужасной. Все остальные страдали не меньше, но меня это не утешало. Сначала меня поселили в одной комнате с владельцем боулинга, который храпел, как конь-астматик, поэтому я переехал и попал к депрессивному гробовщику.

Я спросил у него:

– Если у тебя депрессия, какого хрена ты торчишь в похоронном бюро?

Он пожал плечами:

– Сам не знаю. Работаю, и всё.

Гробовщик храпел ещё громче, чем чувак из боулинга. Чистый лось с трахеотомией, так что дело кончилось тем, что я каждую ночь проводил на диване в вестибюле, потея и трясясь от озноба.

Наконец, через шесть недель, за мной приехала Шэрон. Выглядел я немного лучше – сбросил несколько килограмм – но весь принцип реабилитации понял неверно. Я думал, что здесь меня вылечат, но от этой болезни нет лекарств. В Центре лишь объясняют, что с тобой не так, и советуют, как себя вести, чтобы поправиться. Позднее, когда до меня дошло, что реабилитация – это не решение всех проблем, я отправлялся туда просто для того, чтобы слегка стравить давление, когда ситуация совсем выходила из-под контроля. Реабилитация работает, если ты сам этого хочешь. Если ты действительно готов измениться, то вариант «Брошу сегодня, а через неделю выпью на свадьбе у друга» не для тебя. Нужно взять на себя обязательство оставаться трезвым и жить с ним день за днём. Каждое утро просыпаться и говорить себе: «Сегодня я снова обойдусь без выпивки». Или без сигареты, без таблетки, без косячка или что там ещё сводит тебя в могилу.

Это та малость, которая тебе, как зависимому человеку, доступна.

Первое моё выступление после выхода из Центра Бетти Форд состоялось в Рио–де–Жанейро.

Я был в хлам ещё до посадки в самолёт. К тому моменту, как мы прилетели в Рио, я успел «уговорить» целую бутылку Курвуазье и повалился спать в проходе. Шэрон, как могла, пыталась меня подвинуть, но я лежал трупом. В конце концов она так взбесилась, что схватила со своего подноса вилку из нержавейки и начала тыкать ею в меня. Вот тут я зашевелился. Именно тогда до меня дошло, что я законченный алкоголик. Больше нельзя было обманываться, что я просто развлекаюсь или трачу лишние деньги, потому что все так делают. Я был болен и погибал. «Даже животное не подойдёт второй раз к отраве, пострадав от неё однажды, – думал иногда я. – Почему же мне нужно пробовать эту дрянь вновь и вновь?»

В Рио мы прилетели на 10-дневный фестиваль Rock in Rio с участием Queen, Рода Стюарта, AC/DC и Yes. По билетам нас пришло посмотреть полтора миллиона зрителей, но сам город меня разочаровал. Я рассчитывал увидеть на каждом углу девушку из Ипанемы[5], но не встретил ни одной. Вокруг, словно крысы, бегали лишь нищие грязные ребятишки. Люди жили или в богатейших особняках, или в коробках на улице. Никаких промежуточных вариантов не наблюдалось.

Я никогда не забуду встречи с Ронни Биггсом, одним из участников Великого ограбления поезда[6]. В те годы он скрывался от правосудия в Бразилии и, кажется, оттягивался там по полной: Биггс утверждал, что затащил в койку две с половиной тысячи девчонок. Но, тем не менее, он всё равно чувствовал себя узником, потому что очень скучал по дому. К нам в гостиницу он явился в футболке с надписью «Рио: сбеги ото всех!», но то и дело спрашивал: «Оззи, а как там теперь в Англии? Есть ли ещё тот или этот магазин или то или это пиво?»

Мне было его жаль. Ни один здравомыслящий человек не нанял бы Ронни на работу, поэтому он приглашал к себе английских туристов, «разводил» их на пиво и травку и за 50 фунтов с носа рассказывал про Великое ограбление поезда. Это называлось «Вечер с Ронни Биггсом». Наверное, так всё же лучше, чем сидеть в тюрьме. Вообще-то, Биггс был неплохим человеком, и все кругом знали, что в момент нападения на машиниста его даже не было в поезде. И тем не менее, его приговорили к тридцати годам тюрьмы. В наши дни за изнасилование ребёнка или убийство старушки дают меньше. Про Ронни говорят, что ему всё сошло с рук, но я так не считаю. Побег не сделал его счастливым, и я совсем не удивился, когда он в итоге решил вернуться в Британию, несмотря на то, что это означало немедленный арест в аэропорту Хитроу и отправку в каталажку.

Дом есть дом, даже за решёткой. По крайней мере, в самом конце Биггс обрёл свободу, пусть даже ценой собственной жизни. Он всегда говорил, что его последним желанием было снова стать англичанином и выпить пива в каком-нибудь маргитском[7] пабе. Но, насколько мне известно, ему придётся дождаться второй жизни, чтобы доставить себе это удовольствие.

Летом после фестиваля Rock in Rio я согласился принять участие в Live Aid[8] вместе с Black Sabbath. Шэрон снова была беременна, поэтому мы решили не лететь в Филадельфию, а доплыть до Нью-Йорка на океанском лайнере «Queen Elizabeth 2» и остаток пути проехать на машине.

Через час после отплытия мы об этом пожалели. Мы привыкли, что до Нью-Йорка на Конкорде[9] три часа лёту, а на лайнере надо было плыть пять дней. Пять сраных дней, которые тянулись, как пять миллионов лет. Ну в самом деле, чем можно заниматься на корабле? Только выворачиваться наизнанку от морской болезни. К концу первого дня я страстно желал столкновения с айсбергом, чтобы хоть чуть-чуть оживить обстановку. Дальше – хуже. В конце концов, я вцепился в корабельного врача и умолил его дать мне снотворное, чтобы проспать до конца пути. Проснулся я через сорок восемь часов, когда мы входили в порт. Шэрон ужасно разозлилась – пока я дрых, ей пришлось развлекаться самостоятельно – и чудом не выбросила меня за борт. Первое, что я услышал, открыв глаза, было: «Помнишь меня, мудила?»

Честно говоря, перед Live Aid я ужасно нервничал. Мы с Тони не разговаривали уже много лет, поэтому ситуация складывалась неловкая. Потом выяснилось, что организаторы поставили нас между Билли Оушеном[10] и драными Four Tops[11]…в десять часов утра. О чём они думали, я не знаю. Кругом только и говорили, что в шоу не хватает чёрных музыкантов, поэтому нас, вероятно, за них и приняли, как когда-то во время первого выступления в Филадельфии.

Ничего хорошего такое начало не предвещало.

В холле гостиницы, когда я регистрировался на стойке, ко мне подошёл какой-то чувак и попросил автограф. Я сказал «Не вопрос!», а он со словами: «Простите, но я должен это сделать!» протянул мне повестку в суд. От моего тестя. Повестку! Прямо перед благотворительным, бл…дь, концертом!

Когда за сценой узнали об этом – не спрашивайте, что это была за повестка и чем всё закончилось, потому что я тут же отдал бумажку Шэрон – ко мне подошёл один из роуди и сказал:

– Специфический у тебя тесть!

– В каком смысле?

– Он сказал, что обложка «Born Again» напоминает ему внуков.

Если вы не в курсе, то «Born Again» – это третий после моего ухода альбом Black Sabbath, на обложке которого изображён недоношенный младенец дьявола с клыками и когтями. Какой дедушка мог такое сказать!

С одной стороны, приглашение на Live Aid меня очень порадовало: фестиваль послужил благому делу плюс никто не мог так сыграть старые песни Black Sabbath, как первоначальный состав группы, то есть, я, Тони, Гизер и Билл. Но с другой стороны, я чувствовал себя не в своей тарелке. Во-первых, из-за своего лишнего веса. Посмотрите запись: я толстый, как бочка. Во-вторых, за шесть лет после ухода из Black Sabbath я, в отличие от группы, стал в Америке звездой, поэтому находился в привилегированном положении, хоть и не просил об этом. Такие мелочи, как, например, куртка Live Aid, которую мне подарили, а им – нет, поставили меня в щекотливое положение. И, признаться, я не смог выйти из него с честью из-за своего сраного самомнения. Глубоко в душе часть меня мечтала сказать им: «Вы меня выперли, а теперь и я без вас обойдусь. Идите на х…й!» Сейчас я думаю: «И зачем я так себя вёл? Почему был таким гондоном?»

Тем не менее, выступление прошло вполне гладко. Мы заселились в гостинице, встретились на саундчеке, пробежались по сет-листу, приехали на площадку, отыграли и свалили домой.

Что касается повестки Дона Ардена, то, по сути, она не должна была стать такой уж неожиданностью. Наш уход тяжело ударил по Jet Records да и других неприятностей им хватало. Примерно в это же время брат Шэрон, Дэвид, попал под суд за якобы похищение, шантаж и избиение бухгалтера по имени Харшад Пател. Это была большая неприятность. Дэвида приговорили к двум годам в тюрьме Уондсворд за соучастие (уж не знаю, в чём конкретно оно выражалось), но там он отсидел всего несколько месяцев, а потом был переведён в открытую тюрьму[12] Форд.

А потом пришли и за Доном, который по-прежнему жил в особняке Говарда Хьюза на вершине Бенедикт-Кэньон. Поняв, что его собираются экстрадировать, Дон вернулся домой добровольно, предстал перед судом, наняв лучших лондонских адвокатов, и вышел сухим из воды.

Через несколько месяцев после Live Aid, 8 ноября 1985 года, родился Джек. Я мало что помню, потому что был слишком пьян, проведя большую часть времени в пабе напротив больницы. Однако, я запомнил, что Шэрон изъявила желание сделать Джеку обрезание. Я не стал скандалить. Не знаю, по какой причине, но моя католичка-мама проделала то же самое со мной. Больше ни с кем из братьев, только со мной. Помнится, я как-то спросил её, какого хера она думала, а она лишь ответила: «Тогда это было модно». Я ушам своим не поверил и заорал: «Что модно?! Отчекрыжить мне член?!»

Но должен признать, что так гигиеничнее. К тому же Джек на четверть еврей – настоящее имя Дона Ардена – Гарри Леви – поэтому я решил, что Шэрон поступает правильно.

Самым потрясающим в появлении Джека является тот факт, что он третий ребёнок, родившийся у нас в течении трёх лет. Специально мы такого не планировали. Оно само получилось. Я возвращался из турне, мы с Шэрон прыгали в койку, тили-тили, трали-вали, и через девять месяцев у нас появлялся очередной малютка Осборн.

Это было какое-то безумие: я колесил по миру в образе Принца Тьмы, таща на буксире трёх малолетних детей, что плохо отражалось на моей репутации. Несколько лет подряд я, если не стоял на сцене, то в панике метался то по гостинице, то за кулисами в поисках любимой игрушки Джека, жёлтого плюшевого медвежонка по имени Бейби. Джек обожал его тискать и обсасывать и устраивал грандиозную истерику, если Бейби где-то забывали. А забывали его постоянно, потому что мы то и дело переезжали. Я прямо помешался на этом чёртовом медведе. Схожу со сцены после исполнения «Diary of a Madman» и сразу: «Где Бейби? Кто-нибудь видел Бейби? Ради Бога, не потеряйте Бейби!»

Не раз и не два наш частный реактивный самолёт пересекал пол Америки, чтобы забрать Бейби из гостиницы, откуда мы только что выехали. Ради спасения этого зверя мы тратили двадцать тысяч долларов на авиатопливо. И не думайте, что мы не пытались купить другого. Смышлёного Джека было не обмануть: взглянув на абсолютного двойника Бейби, он кидал игрушку в нас и рыдал до тех пор, пока не получал своего Бейби. А потом, когда через некоторое время медведю сделали серьёзную хирургическую операцию после неоднократного общения с собакой Шэрон, заменить его стало совершенно невозможно.

Несмотря на то, что я частенько был пьяным и отрешённым, мне нравилось быть отцом. Наблюдать за тем, как мелкота, появившаяся на свет благодаря мне, развивается и взрослеет, было очень весело. Шэрон тоже нравилось быть мамой. Но хорошего понемножку! После рождения Джека Шэрон сказала:

– Оззи, в следующий раз, вернувшись с гастролей, даже и не приближайся ко мне. У меня такое чувство, словно я беременна уже целую вечность. Я больше не могу!

Тогда я пошёл и сделал вазэктомию. Вот это испытание, скажу я вам!

– Мистер Осборн, Вы понимаете, что это уже навсегда?

– Да.

– И Вы уверены?

– Да.

– Совершенно?

– Док, можете мне поверить, я знаю, что делаю.

– Ок, тогда подпишите здесь.

После операции яйца у меня раздулись, как дыни, и страшно болели.

– Док, дайте мне лекарство, которое оставит размер, но снимет боль!

В общем и целом, если можно обойтись другими средствами, я бы этого не рекомендовал. После вазэктомии «стрелять» вы будете лишь горсткой пыли. Это как чихать всухую. Очень странные ощущения.

Через девять месяцев Шэрон опять приуныла, и мне пришлось снова идти к врачу и просить его всё переиграть.

– Ну какого хрена! – всплеснул руками эскулап. – Я же предупреждал, что обратной дороги нет. Но попробовать мы, конечно, можем.

Ничего не вышло. Как и было сказано, вернуть способность к оплодотворению очень трудно. Возможно, если бы мне прочистили каналы, всё бы получилось. Кто знает? Но после этого мы смирились с тем, что детей у нас больше не будет. Вообще, пятеро детей – это совсем неплохо, и я всех их нежно люблю.

Вне всякого сомнения, они лучшее, что случилось со мной в жизни.

После вазэктомии возникла ещё одна проблема. Я решил, что теперь свободен и могу делать, что хочу. Ну, или это моя пьяная голова решила, что я хочу. Но Шэрон выросла в мире рок-н-ролла и чуяла ложь за шесть тысяч километров. Тем более, что врун из меня совсем никакой.

Моя жена прекрасно знала, что у меня на уме. Естественно, она злилась, но мирилась с этим. На первых порах.

Не то, чтобы у меня были романы. Мне просто хотелось на час почувствовать себя Робертом Рэдфордом. Но в таких играх я не мастер. Чаще всего моей спутнице приходилось или вызывать «скорую», или доставлять меня на такси в гостиницу, наблюдая, как я заблёвываю всё вокруг. Я начинал, как Джеймс Бонд, а заканчивал, как кучка говна на полу. А уж как я потом раскаивался – просто пи…ец! Буквально до смерти себя, говнюка, ненавидел. К тому же я жуткий ипохондрик, и поэтому до усрачки боялся, что подхватил какой-нибудь редкий смертельный вирус. Я такой, что могу заразиться через экран телевизора. Бывало, приму какое-нибудь снотворное, а потом увижу его рекламу по телевизору, где диктор говорит: «Употребление может вызвать рвоту, кровотечение или, в редких случаях, смерть», и тут же решу, что я уже на полпути к кладбищу. Дело доходило до того, что я дважды в неделю вызывал врачей обследовать мне член. Так, на всякий случай.

А потом случился СПИД.

Сначала я не очень беспокоился. Как и большинство людей, я считал, что он бывает только у гомиков. А меня, каким бы я пьяным или укуренным ни был, волосатые жопы никогда не возбуждали.

Но очень скоро всем стало ясно, что подхватить СПИД может каждый. Однажды я кувыркался с какой-то тёлкой в гостинице Sunset Marquis в Западном Голливуде и, едва успев кончить, сразу почувствовал неладное. Было два часа ночи, но я всё равно позвонил на стойку регистрации и спросил, есть ли у них дежурный доктор. Оказалось, что есть: дорогие отели всегда нанимают собственных врачей. Он пришёл в номер, осмотрел мои причиндалы и велел сдать анализы.

– Какие анализы?

– На ВИЧ.

Вот и всё. Я тут же решил, что мне кранты.

Несколько дней я от беспокойства буквально сходил с ума. Рядом со мной невозможно было находиться. Потом я во всём признался Шэрон. Можете себе представить её реакцию. Помните, как русские испытывали в Арктике ядерную бомбу в 100 мегатонн[13]? Вот примерно так же взорвалась Шэрон, когда я рассказал ей, что сдал анализы на ВИЧ, потому что трахнул какую-то мутную цыпу из гостиничного бара. Сказать, что Шэрон рассердилась – это вообще ничего не сказать. Она закатила такой скандал, что внезапно тот свет начал привлекать меня больше, чем этот.

Короче, я сдал анализы, а через неделю отправился вместе с Шэрон за результатами.

Я никогда не забуду, как доктор вошёл в маленькую комнату, где мы ожидали, сел напротив, заглянул в свои бумажки и начал:

– Что ж, мистер Осборн, хорошая новость заключается в том, что у Вас нет ни герпеса, ни гонореи, ни сифилиса.

Как только он это сказал, я понял, что влип.

– А плохая?

– Мне очень не хочется Вас огорчать, – продолжил он, и я весь онемел, – но у Вас положительная реакция на ВИЧ.

Я в прямом смысле слова упал на колени, схватился за голову и завопил:

– ЧТО ЗНАЧИТ «ПОЛОЖИТЕЛЬНАЯ, БЛ…ДЬ, РЕАКЦИЯ»? ЭТО ЖЕ СМЕРТЕЛЬНЫЙ ПРИГОВОР, МУДИЛА!

Не надо забывать, что в те времена ВИЧ ещё не научились держать под контролем. Этот вирус всегда означал одно: СПИД и смерть. Ко-нец! А если у меня положительная реакция, то, вероятно, и у Шэрон тоже. По всему выходило, что я убил мать своих детей.

Я даже смотреть на Шэрон не мог – так мне было плохо. Наверное, в этот момент она меня просто ненавидела. Но Шэрон не сказала ни слова. Судя по всему, новость потрясла её так же, как и меня.

А потом на столе у доктора зазвонил телефон. Я по-прежнему стоял на коленях и причитал, однако скоро заткнулся, поняв, что звонят из лаборатории по поводу моих анализов. Некоторое время эскулап хмыкал и ахал, а потом положил трубку и сказал:

– Мистер Осборн, я должен кое-что прояснить: ваша реакция оказалась не положительной, но спорной, поэтому нужно сдать анализы ещё раз. Простите за недоразумение.

Недоразумение? Если бы я не был в раздрае, то встал бы с колен и заехал этой скотине в челюсть.

Но силы меня покинули.

– И сколько ещё ждать? – прохрипел я, изо всех сил стараясь не блевануть.

– Ещё одну неделю.

– Неделю я не выдержу. Серьёзно, док, я же руки на себя наложу. Можно как-то поскорее?

– Это обойдётся Вам в кругленькую сумму.

– Плевать.

– Хорошо. Мы всё сделаем за один день. А пока что Вам, миссис Осборн, тоже нужно сдать анализ.

Побелевшая Шэрон кивнула.

На следующий день мы вернулись за результатами. Я всю ночь не находил себе места, но Шэрон была не в том настроении, чтобы меня утешать. Она думала лишь о разводе. Я искренне считал, что нашему браку пришёл конец.

– Итак, мистер Осборн! – начал доктор. – Рад сообщить, что, по всей видимости, ВИЧ у Вас нет, хотя для стопроцентной уверенности нужно обследоваться ещё раз.

Я обхватил голову руками, выдохнул и возблагодарил Господа с таким воодушевлением, какого никогда раньше не проявлял. Шэрон с облегчением всхлипнула и высморкалась.

– Путаница произошла из-за состояния Вашей иммунной системы, – продолжал доктор. – Дело в том, что в настоящее время она, мистер Осборн, не функционирует. Совершенно. Поначалу эксперты не могли найти этому объяснения, но потом они провели ещё несколько тестов и обнаружили некоторые факторы Вашего образа жизни, которые, вероятно, помогут разобраться в данной аномалии.

– Какие факторы образа жизни?

– Мистер Осборн, в Вашей крови обнаружены почти смертельные дозы алкоголя и кокаина, не говоря уж о других психотропных препаратах. Такого в лаборатории ещё не видели.

– Значит, ВИЧ у меня нет?

– Нет, хотя Ваш организм думает, что он есть.

– Слава тебе яйца!

– Мистер Осборн, Вам и без ВИЧ грозит смертельная опасность, если Вы себя не побережёте.

Я кивнул, но к тому моменту уже его не слушал. Все мои мысли были о том, чтобы отпраздновать такое событие. Однако, свой образ жизни я всё-таки слегка подкорректировал: перестал изменять Шэрон.

Разобравшись со СПИДом, я вернулся в Англию, чтобы подготовиться к следующему турне. Через неделю или две мне позвонила оставшаяся в Калифорнии Шэрон. Голос у неё был ужасный.

– Оззи, садись на ближайший рейс и лети обратно.

– Зачем? Почему?

– Просто отправляйся в аэропорт, купи билет и позвони мне в гостиницу Beverly Hills, чтобы сообщить номер рейса.

– Что-то случилось?

– Да. И ещё одно, Оззи.

– Что?

– НЕ.ВЗДУМАЙ.НАПИВАТЬСЯ.

Пи-пи-пи.

Через пятнадцать часов я вышел с паспортного контроля в аэропорту Лос-Анджелеса и был ослеплён тысячами вспышек. Я решил, что одновременно со мной прилетел кто-то из царственных особ или что-то в этом роде, но тут какой-то репортёр сунул мне в харю телекамеру и спросил:

– Оззи, твоё мнение?

– Курицу слегка не дожарили, а в остальном вполне прилично долетел.

– Я имею ввиду мальчика. Погибшего мальчика? Что ты думаешь?

– ЧТООО?

– Что ты думаешь о самоубийстве мальчика?

– Я понятия не имею, о чём ре...

Не успел я договорить, как меня окружил десяток охранников, оттеснив оператора. Они проводили меня к выходу и затолкали в чёрный лимузин. На заднем сиденье ждал наш адвокат, Уильям Вайцман.

– Парня зовут – точнее, звали – Джон МакКоллум, – пояснил он, протягивая мне последний выпуск Los Angeles Times. – Девятнадцать лет. Твой страстный поклонник. Родители утверждают, что он застрелился из отцовского ружья, накачиваясь алкоголем и слушая «Speak of the Devil»[14]. Когда его нашли, на нём были наушники. Родители во всём винят тебя.

– Меня?

– Отец говорит, что его сын точно следовал тексту песни «Suicide Solution».

– Но «Speak of the Devil» - это концертник с песнями «Black Sabbath», и «Suicide Solution» там даже нет.

– Правильно.

– И он вообще в курсе, о чём там поётся?

– Послушай, мы с тобой оба знаем, что песня об опасностях, которые таит в себе злоупотребление алкоголем, но семья смотрит на это по-другому.

– Он думает, я мечтаю о том, чтобы мои фанаты поубивали себя? А кому я тогда буду продавать свои альбомы?

– Это ещё не всё, Оззи. Они считают, что в твоих песнях содержатся скрытые послания, которые призывают впечатлительную молодёжь «взять ружьё», «немедленно со всем покончить», «пиф-паф» и прочее. Всё это есть в исковом заявлении, я пришлю копию тебе в гостиницу.

– И сколько они хотят?

– Всё. Плюс компенсация ущерба.

– Ты шутишь?

– К сожалению, нет. Сейчас мы едем на пресс-конференцию, где говорить буду я.

Пресс-конференция проходила в теннисном клубе. Меня колбасило от разницы во времени, алкоголя (не смог удержаться) и потрясения. На подиуме перед камерами мне стало ещё хуже. Я привык давать интервью музыкальным изданиям, но не акулам пера из средств массовой информации. Я снова вспомнил школу на Бёрчфилд-роуд и мистера Джонса. Журналисты буквально закидали меня неудобными вопросами, и мне захотелось убежать и спрятаться.

– Мистер Осборн, это правда, что в одной из Ваших песен, «Paranoid», есть такой текст: «Призываю вас погубить себя»? – спросил меня один из них.

Мне пришлось на секунду задуматься, чтобы вспомнить текст Гизера.

– Нет, я пою: «Полюбить себя».

Но другие уже тоже выкрикивали свои вопросы, и меня никто не услышал.

– Полюбить! ПОЛЮБИТЬ! – повторял я.

Ноль внимания.

– Оззи, адвокат мистера МакКоллума побывал на одном из твоих выступлений. Он говорит, что это было похоже на съезд нацистов в Нюрнберге, где толпа скандировала твоё имя. Как ты это прокомментируешь?

Мне надо было ответить:

– Нюрнберг? Не думаю, что Гитлер тратил своё время на то, чтобы складывать пальцы в знак мира и кричать «рок-н-ролл».

Но я ничего не сказал. Не смог выдавить не слова. Просто оцепенел и всё.

Потом мне стали задавать вопросы про «Suicide Solution». Я мало что запомнил, кроме того, что Уильям Вайцман все пытался перекричать толпу:

– Это автобиографичная песня. Она о борьбе мистера Осборна с алкогольной зависимостью, которая широко освещалась в печати и которую мистер Осборн считает определённой формой самоубийства. Подтверждением этого является трагическая смерть его доброго друга, вокалиста австралийской группы AC/DC Бона Скотта.

– Но, Оззи, – кричали журналисты, – это правда, что…

Наконец, этот кошмар закончился, и я вернулся в гостиницу. Меня трясло. Плюхнувшись на диван, я включил телик и увидел Дона Ардена, высказывающего своё мнение по данному вопросу.

– Откровенно говоря, я сомневаюсь, что мистер Осборн понимал смысл текста этой песни – если таковой там вообще есть – потому что английским языком он владеет на минимальном уровне.

Видимо, так Дон выражал свою поддержку.

Пресс-конференция дала мне представление о том, что грядёт, и сильно напугала. Для Америки я стал врагом народа № 1. Открыв однажды утром одну из нью-йоркских газет и обнаружив там своё фото с приставленным к виску револьвером, я окончательно распсиховался. Скорее всего, это был коллаж, потому что ничего подобного я не помню. Потом пошли угрозы. Везде и всюду меня обещали убить. Под предлогом моей защиты, копы старались вынудить нас отменить концерты. В Техасе нам позвонил шеф местного отделения полиции и сказал: «Из местного карьера пропало несколько шашек динамита, и теперь неизвестные угрожают взорвать Оззи».

Больше всего я боялся за детей и запретил няням разговаривать на улице с незнакомцами. На дворе стоял 1986. Прошло чуть больше пяти лет с тех пор, как один из поклонников застрелил Джона Леннона, предварительно попросив его расписаться на экземпляре «Double Fantasy»[15]. Я прекрасно понимал, что именно фанаты зачастую оказываются самыми опасными психами. Один парень таскался за мной повсюду с бивнем мамонта, которому было пять миллионов лет. Другой прислал два любительских видео. Первое было снято у него дома, и абсолютно на всех вещах стояло моё имя, как снаружи, так и внутри, а на втором девушка в резиновых сапогах танцевала под «Fairies Wear Boots»[16].

Этот другой был совсем трёхнутый. Он построил для нас обоих склеп, чтобы мы могли провести вместе вечность. Честно говоря, у меня в отношении вечности есть более интересные планы. Дело дошло до того, что перед каждым моим выступлением чувака запирали в его районном отделении полиции, а когда я подписывал диски в музыкальном магазине неподалёку от его дома, на меня надевали бронежилет. Так, на всякий случай.

Через некоторое время вся эта пое…ень меня окончательно задолбала. Однажды мы с моим помощником Тони сидели в токийском аэропорту, ожидая вылета в Лос-Анджелес, который задерживали на шесть часов. В качестве компенсации пассажирам раздали бесплатные купоны на выпивку, так что все уже успели надраться и задремать. Но одна молодая американка никак не хотела угомониться. Она сидела сзади нас и каждые две секунды стучала меня пальцем по макушке, приговаривая: «Я точно Вас знаю!»

Тони пытался её урезонить: «Миссис, пожалуйста, оставьте нас в покое и уходите!», но всё было напрасно.

Потом она встала, подошла к нам и попросила разрешения со мной сфотографироваться. Я согласился. И тут она выдаёт:

– Вспомнила! Вы Оззи Бёрн!

– ИДИ НА Х…Й! – не выдержал я.

Ко мне подошла стюардесса и попросила вести себя повежливее.

– Тогда уберите её от меня!

Но тётка продолжала возвращаться. Снова и снова.

В конце концов, я решил разобраться с ней раз и навсегда.

В те времена у меня при себе всегда были гелевые капсулы с хлоралгидратом[17]. В народе их прозвали «Роковые малютки». Берёшь такую капсулу, булавкой протыкаешь в ней дырку и высыпаешь содержимое в чью-нибудь чашку. Другими словами, угощаешь человека коктейлем «Микки Финн»[18].

Короче говоря, я дождался, когда американка вышла в туалет, и «заправил» её бокал с вином «Роковой малюткой».

Когда она вернулась, я велел Тони докладывать мне, что происходит сзади.

– Ну, пока, вроде, ничего, хотя она чутка наклонилась вперёд. Выглядит слегка одурелой. Погодь…она, кажись… кажись… кажись…

Спинку моего кресла слегка тряхнуло.

– Ну, что там?

– Вырубилась. Мордой в стол.

– Волшебно!

– Дык. Жаль только, она суп с-под носу не успела убрать. Бедняжка! Вся перепачкается.

Но хуже всех были «иисусики». Пока в суде рассматривали дело «Suicide Solution», они таскались за мной повсюду, пикетировали шоу с плакатами «Антихрист среди нас!» и скандировали: «Повернись к Иисусу передом, а к Сатане – задом!»

Однажды я сделал свой собственный плакат – смайлик со словами «Всем доброго дня!» - и присоединился к ним. Они меня даже не заметили, и когда настало время выходить на сцену, я отложил плакат, сказал всем: «Пока, ребята!» и ушёл в гримёрку.

Самое запоминающиеся происшествие с участием «иисусиков» случилось в городе Тайлер, штат Техас. К тому моменту угрозы поступали практически ежедневно, и у меня появился телохранитель, ветеран Вьетнама по имени Чак, который не отходил от меня ни на шаг. Чак настолько ненавидел азиатов, что даже в китайский ресторан не мог ходить, поясняя: «Как увижу кого-то, похожего на узкоглазого, так и тянет его «завалить». По этой причине он даже отказался сопровождать меня в Японию: боялся, что не выдержит. Когда мы жили в гостиницах, Чак все ночи проводил, либо ползая на пузе в саду, либо отжимаясь в коридоре. Вот такой крутой чел!

Короче, Тайлер. Мы отыграли концерт, прошвырнулись по городским клубам и к семи утра вернулись в гостиницу. В полдень я договорился повидаться с врачом – горло побаливало – поэтому сразу отправился баиньки, проспал несколько часов, а потом в дверь постучал Чак, и мы отправились на встречу с эскулапом. Но его нигде не было видно. Я подошёл к стойке регистрации:

– Если появится чувак в белом халате, мы ждём его в кафе!

Но я не знал, что в преддверии нашего гига местный евангелист развернул против меня целую кампанию на местном телевиденье. Он внушил людям, что я Дьявол, что я развращаю души юных американцев и утащу всех в ад. После этого полгорода вышло на охоту за мной, а я, ни сном ни духом, сидел себе в кафе с судорожно подёргивающимся и бурчащим Чаком и ждал доктора. Тридцать минут. Никого. Ещё тридцать минут. Опять никого. Наконец, подходит какой-то мужик и спрашивает:

– Вы Оззи Осборн?

– Да.

– Повернись к Иисусу передом, а к Сатане – задом! Повернись к Иисусу передом, а к Сатане – задом! Повернись к Иисусу передом, а к Сатане – задом!

Это был тот самый проповедник из телика. Вдобавок ко всему, в кафе оказалась куча его последователей, поэтому стоило ему открыть рот, как все они радостно подхватили знакомый евангелистский бред. В результате, нас окружило сорок или пятьдесят «иисусиков», которые так орали в унисон, что даже рожи покраснели.

И тут у Чака упала планка. Видимо, вся эта сцена вызвала у него в памяти вьетнамские события, и он, превратившись в психа пятого уровня, пошёл в разнос. В первые десять секунд Чак уложил около пятнадцати «иисусиков». Зубы, Библии и очки так и летали!

Я не стал дожидаться конца шоу, оттолкнул проповедника и дал дёру.

Самое смешное, что как раз Библия меня всегда очень интересовала. Я несколько раз пытался её прочесть, но доходил лишь до того места, где говорится про возраст Моисея – 720 лет. Интересно, что они курили, когда это писали? В общем, в Бога, сидящего в белых одеждах на пушистом облаке, я верю не больше, чем в Дьявола с трезубцем и рогами. Зато я верю в день и ночь, в хорошее и плохое, в чёрное и белое. Если Бог и Дьявол существуют, то они в нас самих. То же самое я отвечаю, когда меня спрашивают, не являются ли песни «Hand of Doom» и «War Pigs» антивоенными. По-моему, желание воевать заложено в человеческой природе. А я человеческой природой искренне восхищаюсь, особенно тёмной её стороной. Так было всегда. Однако, это не делает меня сатанистом. Равно, как и интерес к жизни Гитлера не делает меня нацистом. Какой же я нацист, если у меня жена – наполовину еврейка?

Чтобы понять это, христианским фанатикам надо было лишь вслушаться в мои песни. Но нет! Они хотели лишь попиариться за мой счёт. Наверное, я тоже не сильно напрягался, потому что после каждого нападения получал возможность «посветить» физиономией на телеэкране и продать дополнительную сотню тысяч экземпляров своих альбомов. Зря я не послал этим чудикам рождественскую открытку!

Но в итоге даже американская правовая система встала на мою сторону.

Иск по «Suicide Solution» был подан в январе, а отклонён в августе 1986 года. На слушаньях в суде Уильям Вайцман заявил судье, что в случае наложения запрета на песню «Suicide Solution» и обвинения меня в смерти несчастного мальчишки им придётся запретить и Шекспира, потому что пьеса «Ромео и Джульетта» тоже пропагандирует самоубийство. Потом он добавил, что текст песни защищён американским правом свободы слова. Судья согласился, хотя его заключительную речь трудно назвать «проявлением дружелюбного отношения». Он сказал, что хотя сам я был «мерзок и отвратителен, однако защита Первой поправки[19] распространяется даже на мусор».

Только прочитав это предложение пять раз, я понял, что решение вынесено в нашу пользу.

Тем не менее, МакКоллумы были правы, утверждая, что в «Suicide Solution» есть скрытое послание. Только это не «Бери ружьё, и пиф-паф», а «Давай сюда губы, и чпок-чпок». Была у нас в те времена такая пошлая шуточка: когда девушка обнажалась, это называлось «показать губы». Половые губы. А «чпок» означало секс. Так что, на самом деле я имел ввиду: «Раздень тёлку и присунь ей», что, блин, никак не похоже на « Вышиби себе мозги».

Но средства массовой информации ещё долго мусолили эту тему, создавая нам отличную рекламу. Дело дошло до того, что наклейка «Возрастное ограничение» обеспечивала двойной объём продаж. Мы просто вынуждены были цеплять что-нибудь подобное, потому что нет наклейки – нет места в чартах.

Через некоторое время я начал пихать скрытые послания почти во все свои песни. Например, если композицию «Bloodbath in Paradise» на альбоме «No Rest for the Wicked» запустить задом наперёд, то отчётливо слышно, как я говорю: «Твоя мать продаёт улиток в Халле»[20].

Однако, самым большим огорчением в то время стали не «иисусики», а мои коллеги Боб Дейсли и Ли Керслейк, которые тоже решили на меня «наехать». Мне даже начало казаться, что вместе с деньгами у меня появилась мишень на лбу.

Они заявили, что мы должны им за «Blizzard of Ozz» и «Diary of a Madman» и пошли в суд. Мы сопротивлялись, потому что считали, что ничего им не должны. Боб и Ли были так называемыми наёмными музыкантами. Они получали одну ставку за запись альбома, другую – за гастроли и третью – если «простаивали» дома. Даже за грёбаный бензин, чтобы они могли доехать до студии и обратно, платил я. Да, они помогли сочинить несколько песен с двух первых альбомов, но за это им выплатили соответствующий гонорар и продолжают выплачивать и по сей день. Чего же ещё надо? Я, конечно, не гений юриспруденции, но понял, что они отказались считать меня единоличным артистом и утверждали, что все мы были частью одной группы. Но если я всего лишь вокалист, и все мы равны, то почему же тогда я их прослушивал? И как насчёт того, что разговоры о «Blizzard of Ozz» велись задолго до нашей с ними встречи? И где, бля, их собственные «миллионники», как до, так и после работы со мной?

Меня спрашивают, почему мы не уступили. Что ж, Майкл Джексон уступил, и посмотрите, что с ним стало. Если тому, кто пытается отсудить у тебя потом и кровью заработанные деньги, сказать: «Ну ладно, сколько ты хочешь?», это даст возможность любому психу или говнюку считать, что он может «отжать» у тебя кругленькую сумму. Надо уметь постоять за себя, потому что в нашем бизнесе часто играют не по правилам, особенно, если считают, что ты спишь на огромной куче бабла.

В итоге, иск Боба и Ли отклонили все суды Америки. Больше всего меня бесит тот факт, что они не пришли ко мне и не сказали: «Оззи, давай сядем и всё обсудим». Они просто продолжали возмущаться и наступать по всем, бл…дь, направлениям. Об их притязаниях я узнал только из судебной повестки. Они действовали у меня за спиной, обзванивая других музыкантов, принимавших участие в записи моих альбомов, и пытаясь привлечь их на свою сторону. Я ни хера не виноват, а меня выставили преступником века, и спустя некоторое время меня всё это окончательно «достало».

Шэрон многого мне не рассказывала, чтобы поберечь мои нервы, потому что знала, как я переживаю. В итоге, она окрысилась и просто организовала перезапись всех партий Боба и Ли на двух альбомах. Новые выпуски вышли со спецнаклейками, на которых рассказывалась вся эта история. Я к её поступку не имею никакого отношения, и он мне не очень понравился, потому что поставил меня в неловкое положение. Однако, я понимаю, откуда ноги растут. Каждый раз, преодолев один барьер, мы натыкались на другой. И так без конца. Тяжба с Бобом и Ли растянулась на двадцать пять лет. Мне всего-то хотелось быть рокером, а вместо этого я превратился в сраного Перри Мейсона[21], раздающего показания направо и налево.

И ведь мы с Бобом проработали вместе много лет и были добрыми друзьями. Он очень талантлив, и я любил и его, и его семью. Меня это просто убивает. И, между прочим, когда мои яйца поджаривали не медленном огне во время рассмотрения иска родителей Джона МакКоллума, я не стал подавать встречный иск Бобу, который написал часть текста «Suicide Solution». Но когда в жизни происходит нечто подобное, надо это пережить и сделать выводы. Со временем мне пришлось прекратить всяческое общение с Бобом: я просто боялся, что одно моё неверное слово, и он снова потащит меня в суд. К тому же, я по жизни ненавижу грёбаные противостояния. Это один из моих самых больших недостатков.

Надеюсь, что больше никогда в жизни не окажусь втянутым в подобное дерьмо. Теперь, прежде чем начать с кем-то работать, я прошу человека найти себе адвоката для составления контракта в паре с моим адвокатом, потом прочесть этот контракт, всё обдумать, одобрить, потом ещё два раза обдумать и одобрить, а потом даже и не заикаться, что его «кинули».

Потому что я не «кидаю», что бы там Боб Дейсли и Ли Керслейк ни говорили.

Последним ярким воспоминанием из восьмидесятых (потом всё погрузилось во мрак) стало посещение лондонской тюрьмы Уормвуд Скрабз. Не потому, что я снова нарушил закон – что удивительно – а для того, чтобы там выступить. Очуметь, что это была за поездка! Мне в жизни, конечно, довелось посидеть в нескольких кутузках, но в настоящей тюрьме я не бывал со времён выхода из Уинсон Грин в 1966. Железные решётки, галереи и даже тюремщики выглядели точно так же, как двадцать лет назад, но больше всего воспоминаний вызвал запах: вонь публичного сортира, усиленная в десять раз. От этой вони начинали слезиться глаза. Убей меня бог, если я знаю, кто по доброй воле устраивается сюда на работу. Только если бывшие военные: они ко всему привычные.

Вполне вероятно, и я бы так кончил, если бы армия не послала меня на х…й.

Меня пригласили выступить в этой тюрьме, потому что у них была собственная группа, «Scrubs». В ней играли как заключённые, так и надзиратели. Они сочинили песню и отдали полученный за неё гонорар на благотворительность. Потом «Scrubs» написали мне и спросили, не соглашусь ли я выступить вместе с ними. По плану, сначала на сцену выходили они, потом я, а потом мы все вместе должны были сыграть «Jailhouse Rock».

И вот приезжаю я в тюрьму, прохожу сквозь все заборы, ворота и двери и оказываюсь в какой-то подсобке, где огромный толстый чувак заваривает чай. Такой милый, весёлый чел, очень дружелюбный. Принимая от него чашечку чая, я спрашиваю:

– И сколько тебе тут сидеть?

– Всю жизнь, – отвечает он.

Мы продолжаем болтать, я пью чай, но не могу совладать с любопытством:

– За что же тебя так надолго упекли?

– За убийство восьмерых человек.

«Жесть!» – думаю я, и мы продолжаем беседовать. Но тут меня снова одолевает любопытство:

– А как ты это сделал? – спрашиваю я, прихлёбывая чай. – Как ты их убил?

– Отравил.

Я чуть не запустил чашкой в стену, а не проглоченный чай полез обратно через нос. Так оно всегда и бывает: убийца видится тебе высоким, мрачным, злобным монстром, а на деле оказывается обычным милым, жизнерадостным жиртрестом с мотком проволоки, спрятанным в рукаве.

Это был не концерт, а какой-то сюр.

В зале так пахло шмалью, что я чуть не упал. Как на ямайской свадьбе, честное слово! Ещё меня удивило наличие бара для охраны, который располагался прямо за дверью. Что касается членов группы, то басистом у них был вьетнамец, который за несколько лет до того сжёг заживо тридцать семь человек в клубе в Сохо. Клуб располагался в подвальном помещении, и чувак просто залил бензин через почтовый ящик на двери и кинул туда спичку. По тем временам это было самое крупное массовое убийство в Великобритании. На гитаре играл парень, насмерть забивший своего дилера железным прутом. И пара тюремщиков на вокале и барабанах.

Я никогда не забуду выхода на ту сцену. Незадолго до этого от нас ушёл Джейк И. Ли, и место соло-гитариста занял Закк Уайлд, молодой, накаченный, длинноволосый блондин. Стоило ему появиться из-за кулис, как весь зал заулюлюкал и начал скандировать: «Малыш, наклонись! Малыш, наклонись!» Потом эти укуренные вдрызг отморозки вскочили с мест и стали прыгать перед сценой, сдерживаемые охраной. Это было какое-то безумие. Перед выступлением я сказал Шэрон: «По крайней мере, если мы облажаемся, никто не уйдёт!» Но глядя на них, я понял, что в этом случае нас просто убьют.

В какой-то момент я опустил глаза и увидел в первом ряду Джереми Бамбера, который на ферме в Эссексе перестрелял из ружья всю семью, а потом пытался свалить вину на свою умалишённую сестру. Его физиономия месяцами не сходила с первых страниц всех британских газет, а теперь смотрела прямо на меня и широко ухмылялась. Бамбинатор, блин!

В самом конце, когда мы исполняли «Jailhouse Rock», произошёл настоящий захват сцены под предводительством парня, который пытался отрезать голову констеблю Киту Блейклоку во время бунта жителей квартала Броадуотер-Фарм в Лондоне. Я узнал, что это был он, от одного из охранников, игравших в «Scrubs». Прорвавшись на сцену, пацан стащил с ноги башмак и начал колотить им себя по голове. Это было последнее, что я видел.

«Всё, к едрене фене! Я в такие игры не играю. Приятно было познакомиться, пока-пока».

И я ушёл, даже не оглядываясь.

Однажды утром, вскоре после того гига, ко мне подошла Шэрон и спросила:

– Ну как, весело тебе вчера было?

– В смысле?

– Я имею ввиду день рожденья Келли. Весело тебе было?

– Ну да.

Я напряг память: мы играли с детьми в саду, я смешил Джека, щекоча ему пузо, шутил и объелся тортом. По случаю дня рожденья Келли мы даже пригласили клоуна – по имени Али Дулали – который показывал детям кукольный театр. После этого воспоминания становились размытыми, потому что я немного выпил.

– Видел бы ты себя, – сказала Шэрон.

– В каком смысле?

– В прямом. Видел бы ты себя!

– Я тебя не понимаю. Да, я был чуть-чуть подшофе. Но это же день рожденья! Там все пили.

– Нет, Оззи, правда, видел бы ты СЕБЯ. На самом деле, это можно устроить. Я сняла всё на камеру.

Вот чёрт!

Шэрон действительно сделала видео, и когда она вставила кассету в магнитофон, у меня глаза на лоб полезли. В моём представлении я был весёлым папочкой, о котором мечтает каждый ребенок. А Шэрон показала мне реальность. Испуганный Джек плакал. Эйми и Келли прятались в сарае и тоже всхлипывали. Родители других детей уходили домой, что-то тихо бормоча. У клоуна был разбит нос. И посреди всего этого стоял я – толстый, ужратый, морда в креме, одежда насквозь мокрая – и «жёг», выкрикивая пьяные бредни.

Настоящее животное и сплошной кошмар.

Выписавшись из Центра Бетти Форд, я сказал себе так: «Хорошо, допустим, я алкоголик. Но у меня идеальная для алкоголика работа, поэтому, может быть, это вполне допустимо».

В определенном смысле, я был прав. Ну где ещё вас станут награждать за непрекращающиеся безумства? Чем больше я нагружался перед выходом на сцену, тем больше публика верила, что гиг будет удачным. Проблема заключалась в том, что от алкоголя мне становилось так плохо, что без таблеток или кокаина я ни на что не годился. А потом я не мог заснуть – или страдал от приступов паники и параноидальных галлюцинаций – и приходилось глотать успокоительное, которое мне на гастролях прописывали врачи. После каждого передоза – а они случались постоянно – я ссылался на свою дислексию: «Простите, док! Я думал, там написано «шесть таблеток каждый час», а не «одна таблетка каждые шесть часов».

У меня было много докторов, по одному в каждом городе. Я их называл «концертными» и обманывал, пользуясь тем, что они друг друга не знали. Наркоман тащится от процесса поиска наркотиков не меньше, чем от их употребления. Например, когда я открыл для себя викодин, я, бывало, брал пустой пузырёк, клал туда пару таблеток и шёл к новому врачу: «Док, у меня викодин заканчивается». Он смотрел на старую дату, на оставшиеся таблетки и выписывал мне следующие пятьдесят штук. Так, перед каждым гигом я разживался новой порцией. В какой-то период я принимал по двадцать пять таблеток в день.

Должен заметить, что в Америке знаменитостям не приходится особенно стараться, чтобы получить желаемое. Один из «концертных» докторов выезжал ко мне на дом в своём пикапе, в багажнике которого стоял шкафчик для инструментов с множеством маленьких выдвижных ящиков. Для каждого препарата – свой отдельный ящик. Какой только убойной херни там не было! Однако, Шэрон со временем поняла, что это за доктор, и прикрыла лавочку. Она схватила эскулапа за загривок и сказала: «Ни под каким видом не давайте моему мужу наркотиков, иначе отправитесь за решётку!»

В глубине души я понимал, что бухло и наркотики стали плохо на меня действовать и весёлый клоун превратился в угрюмого. Ради бухла я шёл, куда угодно, и делал, что угодно. Наш холодильник всегда был набит пивом. Проснувшись утром, я первым делом открывал бутылку «Короны» и к полудню был уже «в говно». А когда я сидел на викодине и прочем дерьме, то всё время морщил нос. Посмотрите документальный фильм Пенелопы Сфирис «Падение западной цивилизации. Часть II» и увидите, насколько всё было запущено. Все буквально рыдали от смеха, наблюдая, как я пытался пожарить яичницу в семь часов утра после того, как всю ночь квасил, «приговаривая» одну бутылку красного за другой.

Алкоголь, если употреблять его в таких количествах, как я, творит с людьми ужасные вещи. Например, я стал регулярно накладывать в штаны. В первый раз мне удалось превратить всё в шутку, но потом это стало уже не смешно. Однажды я шёл по коридору отеля к себе в номер (дело было где-то в Англии) и вдруг почувствовал, как говно буквально забурлило во мне и направилось к выходу. Мне приспичило. Здесь и сейчас. Или на ковёр, или в штаны. К тому времени мне уже до смерти надоело ходить под себя, поэтому я спустил брюки, присел на корточки и наложил кучу прямо в коридоре.

В этот самый момент открылись двери лифта, и оттуда вышел посыльный. Увидев меня, он завопил:

– Какого чёрта ты делаешь?!!

Я даже не стал и пытаться ему объяснять, а просто помахал в воздухе ключами от номера:

– Не беспокойся, я тут живу.

– Ну уж дудки! Ни хера не живёшь! – ответил он.

Многие алкоголики не успевают донести дерьмо до сортира. Посудите сами: 4,5 литра Гиннесса содержат столько гудрона, что им можно покрыть 10 миль автотрассы. И на утро тело стремится избавиться от той ядовитой дряни, что ты залил в него накануне. Я пытался уменьшить эффект, перейдя с Гиннесса на Хеннесси, но это не помогло, потому что Хеннесси я всегда мешал с апельсиновым соком или кока-колой. К тому же в день я выпивал четыре бутылки плюс кокаин, пилюли и пиво. Поначалу похмелья меня у меня не было, но со временем оно появилось и усиливалось до тех пор, пока однажды не стало совершенно невыносимыми.

И тогда я снова отправился на реабилитацию. Мне до смерти надоело чувствовать себя при смерти. Если от выпивки тебе становится лучше, это одно, но если хуже, то какой в ней смысл? А меня так «колбасило», словно я кони двигал.

Показываться на глаза Бетти Форд мне было стыдно, поэтому я поехал в Сентер-Сити, штат Миннесота. Была зима, стояли сильные морозы, и всё проведённое там время я дрожал от холода, блевал и жалел себя.

В первый же день психотерапевт собрал всех нас и сказал:

– Когда вы сегодня вечером разойдётесь по палатам, я прошу вас сделать следующее: сядьте и попробуйте подсчитать, сколько денег вы потратили на алкоголь и наркотики с того момента, как начали их употреблять. Запишите итоговую сумму и принесите мне.

И вот вечером я взял калькулятор и начал складывать. Мне даже хотелось, чтобы сумма вышла большой, поэтому я многое преувеличивал. Например, написал, что в день выпивал по двадцать пять пинт пива. В итоге у меня получилась какая-то запредельная цифра. Просто немыслимая. Что-то вроде миллиона фунта стерлингов. Потом я попытался заснуть, но не смог.

На следующий день мозгоправ посмотрел на мои вычисления и сказал:

– Очень интересно!

Я удивился, потому что ожидал услышать: «Да ладно, Оззи! Это нереально».

Потом он уточнил:

– Тут только алкоголь?

– Алкоголь и наркотики.

– Хм. А ты уверен, что всё посчитал?

– Да это же миллион! Куда уж больше?

– Ну, хорошо. Тебя когда-нибудь штрафовали за пьянство?

– Несколько раз.

– А концерты ты пропускал?

– Несколько раз.

– А случалось, чтобы какие-то площадки отказывались с тобой работать?

– Несколько раз.

– Платил ли ты адвокатам, чтобы они вытащили тебя из неприятностей?

– Несколько раз.

– Счета за лечение.

– О-о, целая куча.

– А как ты думаешь, повлияло ли пьянство на объём продаж твоих альбомов?

– Может быть.

– Может быть?!

– Ок, повлияло.

– Последний вопрос. Терял ли ты недвижимость или другое имущество в результате развода, причиной которому стало пьянство?

– Да, я всё потерял.

– Что ж, Оззи. Вчера вечером я позволил себе произвести собственные расчёты. Хочешь узнать, во что, по моему мнению, обошлась тебе твоя зависимость?

– Хочу.

Он назвал мне сумму, и меня чуть не вырвало.

 

к оглавлению