к оглавлению

Глава 8. Пока я спал.

В автобусе по дороге из Теннесси во Флориду Рэнди сообщил мне новость:

– Я хочу уйти из рок-н-ролла.

Я ждал, что он сейчас улыбнётся и скажет, что пошутил, но этого не произошло.

Мы сидели за маленьким столом для пикников в кухонной зоне. Наш автобус походил на пятизвёздочный отель на колёсах. Там были свисающие с потолка телевизоры, окна, как в лимузине, шикарные бело-золотые стены, ковры с длинным ворсом, кондиционер и, естественно, полностью укомплектованный бар.

Всю предыдущую ночь я заправлялся джином. После неприятного инцидента с Аламо на Курвуазье я решил пока не налегать. Рэнди курил и потягивал кока-колу. Спиртного он почти не пил, кроме ужасной анисовой бурды. Как бишь её? Анисовая водка, густая и белая, как молоко. Наркотиками он тоже не баловался, зато курил столько, что легко мог стать олимпийским чемпионом среди больных раком лёгких.

– Ты что, шутишь? – спросил я, едва не подавившись джином.

– Нет, Оззи, я серьёзно.

Я не верил своим ушам.

Было уже сильно за полночь – часа три-четыре утра – и мы сидели одни. Шэрон отдыхала в спальне в задней части автобуса, Руди и Томми раскинулись на откидных койках, как и некоторые члены команды, путешествующие вместе с нами. Среди них была и Рэйчел Янгблад, наш костюмер, стилист и гримёр.

Я удивлялся, как они могут спать, потому что автобус громыхал, трясся и скрипел так, словно собирался развалиться. Между Ноксвиллем и Орландо было более тысячи километров, и водитель гнал, как безумный. Помню, я смотрел в окно на пролетающие мимо фары машин и грузовиков и думал: «Мы сейчас все колёса растеряем!» Я не знал, что нос водителя был буквально забит кокаином. Это выяснилось позднее, из отчёта коронера.

Я действительно совсем ничего не знал. У меня мозги были набекрень после всего того бухла, кокаина и прочего х…й-знает-какого-дерьма, которыми я накачивался двадцать четыре часа в сутки.

Но я точно знал, что не хочу терять Рэнди.

– Как можно уйти сейчас? Мы же едва раскрутились. Шэрон говорит, что по тиражу «Diary of a Madman» вполне способен обогнать «Blizzard». Весь мир от него тащится. А завтра мы выступаем с Foreigner!

Рэнди лишь пожал плечами:

– Я хочу поступить в университет и получить диплом.

– Ты с ума сошёл?! Ещё пара лет, и ты, едрёныть, сможешь купить свой собственный университет!

Наконец-то он улыбнулся.

– Послушай, – продолжал я. – Ты просто устал. Отдохни, сделай перерыв, ладно?

– Я и тебе могу сказать то же самое, Оззи.

– То есть?

– Это твоя четвёртая бутылка джина. За сутки.

– Алкоголь поднимает мне настроение.

– Зачем ты столько пьёшь? Какой в этом смысл?

Надо было ответить: «Потому что я алкоголик. Потому что у меня зависимая личность, и я отдаюсь целиком всему, за что бы ни взялся». Но тогда я этого ещё не знал.

Я знал лишь то, что хочу ещё выпить.

Поэтому я смотрел на Рэнди, как баран на новые ворота, и не втыкал.

– Однажды это убьёт тебя, Оззи.

– Спокойной ночи, Рэнди, – сказал я, осушая стакан. – Я пошёл спать.

Я никак не мог понять, почему я проснулся в такую рань. Джин должен был вырубить меня по крайней мере до обеда.

А потом я услышал гудение. Словно мотор работал на полных оборотах. Наверное, мы обгоняли грузовик.

ББББББРРРРРРРММММММ!

Потом грохот стал глуше, как будто его источник удалялся от нас, но внезапно он вернулся, и заревело ещё громче.

БББББББББББРРРРРРРРРРРМММММММММММРРРРРРММММММ!!

– Шэрон! Что это за гро…?

И тут окна автобуса лопнули, а моя голова изо всех сил ударилась о каркас кровати.

Вокруг запахло горючим, и на секунду всё померкло.

И вот я уже выглядываю в окно-амбразуру слева от себя и вижу чёрный дым и людей, которые прикрывают головы руками и кричат. В одних нестираных трусах я выскакиваю из кровати и с трудом открываю дверь спальни. Кругом валяются мелкие осколки стекла, в потолке зияет огромная дыра, а весь автобус согнут в дугу.

Первая мысль: «Водитель на трассе не справился с управлением, и мы попали в аварию».

Я начинаю кашлять от бензиновой вони и дыма с улицы.

Огонь и бензин. Ох, бл…дь!

– ВСЕ НА УЛИЦУ! МЫ СЕЙЧАС ВЗОРВЁМСЯ! – ору я.

Паника.

Онемевшие ноги.

Кричащая Шэрон.

Я всё ещё был пьяный. Голова гудела. Глаза не разлипались и болели. Аварийный выход никак не находился. Таща за собой Шэрон, я ринулся к открытой двери в передней части автобуса, на ходу оглядываясь по сторонам в поисках остальных. Но кровати были пустыми. Куда все подевались? Где Рэнди?

Я выскочил из автобуса и приземлился в траву.

Трава?

Я что, сплю?

Где дорога? Где машины? Где покорёженный метал, кровь и катящиеся покрышки? Мы стояли посреди зелёной лужайки, окружённые со всех сторон настолько вычурными особняками, словно в них жили наркобароны. Неподалёку находилась табличка с надписью «Поместье «Летающие тузы», а чуть дальше, рядом с одним из домов, полнеба заслонил гигантский огненный шар, как в фильмах про Джеймса Бонда. Дым валил именно оттуда. Всё вокруг было усеяно обломками крушения и… что это?

Матерь божья! Я чуть не блеванул и поспешно отвернулся.

Если не считать дыма, день был ясный, но едва начинался, поэтому ночной туман ещё не до конца рассеялся.

– Где мы? Что произошло? – повторял я вновь и вновь.

Никогда в жизни я не ощущал себя настолько не в себе. Это было хуже, чем самый неудачный опыт с «кислотой».

Потом я заметил ангар и нечто вроде взлётной полосы. Рядом с ангаром какая-то женщина в костюме для верховой езды вела под уздцы коня. Она шла, как ни в чём не бывало, словно то, что произошло, случалось здесь каждый день. У меня в голове крутилось: «Это кошмар! Я сплю! Ничего этого нет!»

Я стоял в полном трансе, а наш клавишник, Дон Эари, влетел в автобус, вытащил откуда-то маленький огнетушитель, выскочил обратно и направил его в сторону пожара.

Огнетушитель беспомощно чихнул и уронил на землю пару капель.

Тем временем Шэрон пыталась посчитать «своих» по головам, но люди разбрелись по полю, кто куда. Все показывали пальцем в сторону пламени, причитали и всхлипывали.

Теперь мне удалось разглядеть в огне остатки гаража с двумя машинами.

Видимо, что-то на него рухнуло.

Также это «что-то» проделало дыру в нашем автобусе и выворотило половину деревьев позади него.

Шэрон подбежала к Дону – мы прозвали его Эль Фатумо за то, что он всегда ожидал худшего – и закричала: «Что случилось? Объясни мне, какого хрена произошло?» Но Дон свернулся калачиком и не мог ничего сказать. Тогда Шэрон повернулась к Джейку Данкану, нашему тур-менеджеру – шотландцу. Но Джейк тоже ничего не говорил. Тогда Шэрон сняла с ноги туфлю и стала бить Джейка по голове:

– Где Рэнди и Рэйчел? Где Рэнди и Рэйчел?

Джейк молча ткнул пальцем в сторону пожара.

– Я не понимаю! Я не понимаю!

Я тоже ничего не понимал.

Вчера никто не собщил мне: «Кстати, Оззи, по пути в Орландо мы остановимся на автобусной станции в Лисбурге, чтобы починить кондиционер».

Никто не предупредил: «К слову, эта станция находится в сомнительном жилом квартале со взлётно-посадочной полосой».

Никто не сказал: «Между прочим, оказывается, что твой не спавший всю ночь и упоровшийся коксом водитель по совместительству ещё и пилот с просроченным медицинским сертификатом, которому, пока ты крепко спишь, придёт в голову взять без разрешения чей-то самолёт и отправиться осматривать достопримечательности, прихватив с собой твоих гитариста и гримёра, а потом спикировать на твой автобус и чуть не разнести его к х…ям».

Никто не позаботился мне всё это рассказать.

Когда дом, стоящий рядом с гаражом, загорелся, я, не думая, бросился туда – полупьяный, в одних трусах – чтобы убедиться, что там никого нет. Подбежав к входной двери, я постучал, выждал пару секунд, а потом вломился внутрь.

На кухне старый дядька варил кофе. Увидев меня, он чуть из кресла не вывалился.

– Ты кто такой, чёрт тебя возьми? Проваливай из моего дома!

– Пожар! – закричал я. – Выходите! Выходите!

Хозяин был явно ненормальный, потому что схватил из угла швабру и попытался вымести меня на улицу:

– Вон из дома, мелкий ублюдок! Прочь, пшёлотсюданах!

–ТВОЙ ГРЁБАНЫЙ ДОМ ГОРИТ, МУДИЛА!

– ВОН! ВОН, ЧТОБ ТЕБЕ ПРОВАЛИТЬСЯ!

– ТВОЙ ДОМ ГОР…

И тут до меня дошло, что он глух, как тетерев. Он бы ни черта не услышал, даже если бы вся планета взорвалась, не говоря уже о длинноволосом буйном английском придурке в трусах. Я не знал, что делать, поэтому просто прошёл через кухню и открыл заднюю дверь, ведущую в гараж. Обратная тяга была такой, что дверь чуть с петель не слетела.

После этого старикан перестал требовать, чтобы я убирался из его дома.

О том, что действительно произошло, мы узнали много позже. Водителя автобуса звали Эндрю С. Эйкок. Семью годами раньше в Арабских Эмиратах он разбил вертолет, и погибли люди. Потом Эйкок устроился на работу к Calhoun Twins[1], которые владели компанией, предоставлявшей нам транспортные услуги. Когда мы остановились на автобусной станции, чтобы заняться починкой кондиционера, Эйкок решил рискнуть, вспомнив лётные навыки, и без спросу взял самолёт приятеля.

Первыми с ним полетели Джейк и Дон. Всё шло прекрасно: и взлёт, и посадка прошли без сучка без задоринки. Потом наступила очередь Рэнди и Рэйчел. Сохранилась фотография, где они вдвоём стоят на фоне того самолёта как раз перед взлётом и улыбаются. Я видел её только один раз, потому что больше не могу. Мне сказали, что Рэйчел согласилась лететь только после того, как Эйкок пообещал не выделывать в воздухе никаких фортелей. Если он дал такое обещанье, то был, бл…дь, не только упоротым психом, но и вруном. Все наблюдавшие за самолётом люди в один голос заявили, что он два или три раза пролетел на бреющем полёте мимо автобуса, прежде чем проломил крылом крышу в нескольких дюймах от нашей с Шэрон спальни. Но самый кошмар – и этот факт я до сих пор не могу переварить – заключается в том, что чувак в то время находился в процессе тягостного развода, и его будущая бывшая жена как раз стояла рядом с автобусом, когда его задело. Эйкок встретил её на одном из концертов и подвозил домой.

Подвозил домой? Женщину, с которой разводился?

Тогда ходило много слухов о том, что он, якобы, хотел её убить, но кто теперь знает? Чего бы он там ни пытался, но самолёт летел так низко, что даже если бы миновал автобус, то обязательно воткнулся бы в рощу позади него.

Дон видел, как всё произошло.

Я ему сочувствую: это, наверное, было ужасно. Когда крыло протаранило автобус, Рэнди и Рэйчел выкинуло через ветровое стекло. По крайней мере, мне так сказали. Потом самолёт – без одного крыла – снёс деревья, воткнулся в гараж и взорвался. Там всё так полыхало, что экспертам пришлось устанавливать личность погибших по зубам.

Даже сейчас я не люблю вспоминать или говорить об этом.

Не пойди я спать, я бы тоже полез в тот чёртов самолёт. Однозначно. Зная себя, не сомневаюсь, что стоял бы, пьяный, на голове или делал на крыле сальто. Но вот то, что Рэнди согласился подняться в воздух, меня обескураживает.

Он ненавидел летать.

За несколько недель до этого мы с ним сидели в баре в Чикаго. Мы собирались сделать десятидневный перерыв между выступлениями, и Рэнди спрашивал, за сколько времени сможет доехать на машине из Нью-Йорка до Джорджии, где был запланирован следующий концерт. Я спросил, на хера ему рулить из Нью-Йорка в Джорджию, если на свете существует такое полезное изобретение, как самолёт. Он рассказал, что его до смерти напугала катастрофа, произошедшая в Вашингтоне несколько дней назад: самолёт компании Air Florida врезался в мост и семьдесят восемь человек погибли. Так что Рэнди совсем не походил на человека, который стал бы искушать судьбу в четырёхместной воздушной тарантайке.

Вообще, тем утром происходило что-то крайне странное и необъяснимое, потому что Рэйчел тоже не любила летать. У неё было слабое сердце, так что вряд ли бы она согласилась на всякие "мёртвые" петли. Многие говорят: «Ой, да они просто дурачились, как типичные еб…чие рок-звёзды». Так вот, я выражусь предельно ясно: Рэйчел было под шестьдесят, и она страдала сердечным заболеванием, а Рэнди отличался рассудительностью и боялся летать. Так что тут концы с концами не сходятся.

К тому времени, как приехали пожарные, всё уже догорело. Рэнди погиб. Рэйчел погибла. Я, наконец, напялил на себя какие-то шмотки и достал из остатков холодильника банку пива. Взять себя в руки я был не в состоянии. Шэрон металась по территории, пытаясь найти телефон: она хотела позвонить отцу. Потом приехала полиция. Ох уж эти мне старые добрые копы! Никакого сострадания.

– А-а, Оззи Ос-бёрн! Безумный пожиратель летучих мышей.

Мы поселились в какой-то дыре в Лисбурге под названием Hilco Inn и попытались спрятаться от прессы, пока полиция во всём разбирается. Нам пришлось самим сообщать новости матери Рэнди и лучшей подруге Рэйчел, Грейс. Это был чистый кошмар.

Всем хотелось поскорее свалить из Лисбурга, но пришлось ждать, пока закончится бумажная волокита.

Все произошедшее просто не укладывалось в голове. Только вчера жизнь была чудесна и удивительна, а сегодня бац! и за поворотом ждёт страшная трагедия.

– Знаешь, что? – сказал я Шэрон. – Мне кажется, это знак свыше. Видимо, пора мне с музыкой завязывать.

К тому моменту я окончательно вышел из строя, и морально, и физически. Пришлось вызывать доктора, который накачал меня успокоительными. С Шэрон дела обстояли ненамного лучше. Она, бедняжка, была в ужасном состоянии. Единственное, что хоть как-то утешило, было сообщение от AC/DC: «Дайте знать, если нужна помощь». Для меня это много значило, и я век буду им за это благодарен. Только тогда узнаёшь, кто твой истинный друг, когда говно падает на вентилятор. На самом деле, парни из AC/DC прекрасно нас понимали: за пару лет до того их вокалист Бон Скотт тоже умер во цвете лет от алкогольной интоксикации.

На следующее утро после катастрофы я позвонил сестре Джин, которая рассказала, что наша мама ехала в автобусе и увидела газетные заголовки «ОЗЗИ ОСБОРН – СМЕРТЬ В РЕЗУЛЬТАТЕ АВИАКАТАСТРОФЫ». Бедная старушка чуть рассудка не лишилась. Чуть позднее я отправился с шурином Рэнди на место катастрофы. Наш автобус, как огромный бумеранг, стоял на прежнем месте, а в углу разнесённого гаража, не тронутый ни пеплом, ни обломками, обнаружился идеально оторванный кусочек гибсоновской футболки Рэнди, которая была на нём в момент гибели. Только логотип, больше ничего. Это было жутко.

Тем временем вокруг отеля начали появляться фанаты. Я заметил, что некоторые из них щеголяют в спортивных костюмах «Dairy of a Madman», заказанных специально для турне, и спросил Шэрон: «Мы ведь не продаём эти костюмы?» Она ответила: «Нет». Тогда я вышел на улицу и спросил одного из пацанов:

– Где ты взял этот спортивный костюм?

– Вытащил из автобуса.

Я прямо озверел и чуть не оторвал ему башку.

Наконец, все бумажки были оформлены – единственным обнаруженным в теле Рэнди наркотиком был никотин – и полиция позволила нам уехать. Думается, спровадив нас, они и сами вздохнули с облегчением.

А потом за одну неделю нам пришлось похоронить двух близких людей, что было необыкновенно тяжело для всех, особенно для Шэрон. Она так переживала, что потом долгие годы не могла слушать «Diary of a Madman».

Похороны Рэнди проходили в Первой лютеранской церкви в Бербанке, штат Калифорния. Я был в числе тех, кто нёс гроб. По всему алтарю развесили большие фото Рэнди. Я думал о том, как всего несколько дней назад сидел рядом с ним в автобусе и называл сумасшедшим за желание поступить в университет, и горевал. В своей жизни я почти не встречал таких замечательных людей, как Рэнди. Наверное, к горю примешивалось и чувство вины: если бы Рэнди не играл в моей группе, он бы не погиб. Не представляю, как его матери удалось пережить тот день. Наверное, Долорес – очень крепкая женщина. Разведясь с мужем, она всю жизнь посвятила детям. А теперь её младшенький умер. Рэнди очень её любил, просто обожал. Каждый раз потом, встречаясь с ней, мы с Шэрон не знали, куда деть глаза. Что тут скажешь? Потерять ребёнка при таких обстоятельствах – самый страшный кошмар любого родителя. Из Бербанка похоронный кортеж направился в Сан Бернардино. Это примерно час езды. Рэнди упокоился на кладбище Mountain View рядом со своими дедушкой и бабушкой. Там я поклялся каждый год чтить его память, посылая на могилу букет цветов. В отличие от многих других своих клятв, эту я сдержал. Но сам на кладбище больше не бывал. Мне бы хотелось вернуться туда до того, как я присоединюсь к Рэнди на том свете.

Проводы Рэйчел были совсем другими. Они проходили в церкви для чёрных где-то на юге Лос-Анджелеса. Нашу Рэйчел в приходе очень любили, и во время прощания все присутствующие пели псалмы, бросались на пол и кричали: «Иисус любит тебя, Рэйчел!» Я стоял и думал: «Однако! Эти афроамериканские похороны – весёлая штука. Никаких стенаний и соплей!»

На следующей неделе я участвовал в шоу Дэвида Леттермана[2]. Только я успел сесть в кресло, и утихла музыка, как Дэйв сказал:

– Оззи, давай сразу уточним: я слышал, что ты откусил голову ле…

Я не мог поверить, что и он туда же.

– Нет, не надо!

Но было уже поздно.

В общем и целом, Леттерман отнёсся ко мне очень благосклонно и проявил большую любезность и сочувствие, но я был не в том настроении, чтобы снова обсуждать случай с летучей мышью. Шок – крайне неприятная вещь, и похороны дались мне тяжело.

В конце интервью Дэйвид сказал:

– Я знаю, что недавно в твоей личной и профессиональной жизни произошла трагедия. Честно говоря, я удивлён, что после всего пережитого ты всё-таки пришёл сегодня. Спасибо! Не пояснишь в двух словах, что подвигло тебя на это?

– Я могу сказать лишь одно, – ответил я, стараясь проглотить комок в горле. – Я потерял двух ближайших друзей. Но это меня не остановит, потому что моя жизнь – это рок-н-ролл, а рок-н-ролл существует для людей. Я люблю людей и живу для них. Я буду продолжать, потому что и Рэнди, и Рэйчел хотели бы этого. Я буду продолжать, потому что рок-н-ролл убить нельзя».

Если это прозвучало слишком пафосно, то лишь потому что я был пьяный в хлам. Только так я мог функционировать.

Но в глубине души я совсем не был уверен, что рок-н-ролл убить нельзя, и всё время твердил Шэрон:

– Это был знак! Давай всё прекратим.

Но Шэрон и слушать ничего не хотела.

– Ничего мы не будем прекращать. Оззи, это твоё предназначение, и ничто нас не остановит.

Если бы она не повторяла эту мантру каждый раз, когда я ныл, я бы никогда больше не вышел на сцену.

Я не знаю, кто начал поиски нового гитариста. Шэрон была в полном разборе и безутешна, поэтому, вероятно, инициатива исходила из офиса Дона в Лос-Анджелесе. Но со временем мы с радостью втянулись в этот процесс, чтобы отвлечься от горестных мыслей. В какой-то момент я позвонил Майклу Шенкеру, немецкому музыканту, который раньше играл в UFO[3]. Майкл тут же начал торговаться: «Я помогу тебе, но мне нужен собственный самолёт, нужно то да сё». Я ответил: «Какой смысл обсуждать условия на данном этапе? Помоги мне со следующим шоу, а там поговорим». Но он заладил своё: «Хочу то, хочу это», и я, в конце концов, послал его на х…й.

Но Шенкер – известный придурок, поэтому я на него не обижаюсь.

Нашей первой заменой был Берни Торме, высокий белобрысый ирландец, раньше работавший в группе Иэна Гиллана[4]. Заменить Рэнди было невозможно, но Берни фантастически нам помог. Его бросили в омут с головой, но он вывернулся наизнанку и отыграл несколько шоу, прежде чем уехать писать альбом со своей собственной группой. Следующим стал Брэд Гиллис из Night Ranger и оставался с нами до конца турне.

Честно сказать, я не знаю, как нам удалось отыграть оставшиеся концерты после смерти Рэнди. Мы все находились в состоянии шока. Но продолжать выступать было лучше, чем сидеть дома, думать о том, каких прекрасных людей мы потеряли, и переживать, что они никогда больше не вернутся.

Через несколько недель после похорон Рэнди я сделал Шэрон предложение.

– Только женившись на тебе, я смогу извлечь хоть что-то хорошее из всего дерьма, что мы пережили на этих гастролях.

Шэрон сказала «да», я надел ей на палец кольцо, и мы назначили день.

А потом я протрезвел и передумал.

После всего, что было у нас с Тельмой, я приходил в ужас при мысли, что это может повториться. Но потом мне удалось преодолеть страх, потому что я любил Шэрон и не хотел никого другого. И вот, несколько недель спустя, я снова сделал предложение.

– Ты выйдешь за меня?

– От…ись!

– Пожалуйста!

– Нет!

– Ну пожалуйста!

– Хорошо, выйду.

И так несколько месяцев. У нас было больше помолвок, чем у некоторых людей – гостей на свадьбе. После первого раза на попятную обычно шла Шэрон. Однажды, когда мы ехали в Лос-Анджелесе на встречу, она выкинула кольцо из окна машины, потому что я накануне не пришёл домой ночевать. Я пошёл и купил новое, но потом напился и потерял его. Правда, обнаружилось это, когда я уже стоял на одном колене.

Так что в тот раз снова ничего не получилось.

Несколько дней спустя я снова купил кольцо, и на этот раз помолвка состоялась. Но потом я возвращался домой после суточного запоя и проходил мимо кладбища. Там на свежей могиле лежал букет цветов. Между прочим, очень красивый букет. Я взял его и принёс домой Шэрон, которая так растрогалась, что чуть не пустила слезу.

Потом она приглушённо всхлипнула и сказала:

– Оззи, ты даже записочку туда вложил! Как это мило!

«Какую записочку? – пронеслось у меня в голове. – Я не писал никаких записочек».

Но было уже поздно: Шэрон открыла конверт и вынула оттуда карточку.

«В память о нашем дорогом Генри».

И вот, в грёбаное окно летит ещё одно кольцо.

А я, до кучи, получаю в глаз.

В конечном итоге я делал предложение семнадцать раз. По усеявшим округу кольцам можно было выяснить, где я живу. И они, между прочим, стоили кучу денег, хотя со временем, конечно, сильно подешевели.

Потом, как только я подписал постановление-как-бишь-оно-там-называется, согласно которому мы с Тельмой считались официально разведёнными, Шэрон выбрала дату свадьбы, 4 июля, чтобы я никогда не забывал про наши годовщины.

– Ну, хотя бы не 1 мая, – сказал я.

– Почему?

– Этот день выбрала Тельма. Она тоже хотела, чтобы я не забывал про годовщины.

Когда у нас с Шэрон завязались серьёзные отношения, она стала сильно возражать против кокаина. Выпивка – пожалуйста, кокс – ни под каким видом. Её непримиримость усугублял ещё и тот факт, что наш психованный водитель автобуса угробил Рэнди и Рэйчел, нанюхавшись кокаина.

Каждый раз, когда меня заставали за этим занятием, мне устраивали выволочку. Такую, что я, в конце концов, начал прятаться.

Но так стало ещё хуже.

Однажды, когда мы в очередной раз остановились в бунгало в поместье Говарда Хьюза, я тут же купил у дилера привычную «осьмушку»[5].

– Этот «снежок» срывает крышу только в путь! – сказал он.

Вернувшись в бунгало, я снял с книжной полки какой-то роман в твёрдой обложке, спрятал в него пакет и вернул книгу на место.

«Третья полка сверху, шестая книга слева», – повторял я себе, чтобы не забыть. Этот кокс предназначался для особых случаев, но тем же вечером меня накрыла крайне неприятная «ломка», и я решил чуть-чуть «разговеться». Я дождался, пока Шэрон заснёт, на цыпочках вышел из спальни, подошёл к книжным полкам, отсчитал три полки по вертикали и шесть томов по горизонтали и открыл книгу. Кокса не было. Вот бл…во!

Может быть, шестая полка сверху и третий том слева?

Нет.

Я выбрался из бунгало и постучал в окно комнаты Томми.

– Эй, Томми, ты не спишь? – прошептал я. – Я не могу найти свой сраный кокс.

В ту же секунду позади меня раздался треск.

Шэрон распахнула окно нашего бунгало.

– НЕ ЭТО ЛИ ТЫ ИЩЕШЬ, ЕБ…ЧИЙ НАРКОМАН? – закричала она, высыпая кокс из пакета на лист бумаги.

– Шэрон, не шевелись и не делай никаких глу…

Но она взмахивает рукой – ВШШШ! – и весь кокаин рассеивается по саду. Не успеваю я никак отреагировать, как огромный датский дог Шэрон выскакивает вприпрыжку из своей будки и начинает с таким удовольствие слизывать «снежок» с травы, словно ничего вкуснее он в жизни не пробовал. «Дело пахнет керосином», – думаю я. Тут собачий хвост вытягивается в струну – ФЬЮТЬ! – и пёс начинает дристать, как подорванный. Никогда в жизни я не видел такой невероятной кучи дерьма. Она забрызгала весь фонтан во внутреннем дворе. После этого собака срывается с места. Датский дог – это вам не хухры-мухры! Когда такая огромная махина – с высунутым языком и поднятым к небу хвостом – носится по саду, она сшибает цветочные горшки, топчет клумбы и оставляет на машинах вмятины. И так три дня и три ночи без передышки.

Когда кокс, наконец, выветрился, клянусь, пёс похудел килограмма на два.

А ещё он пристрастился к нашей доброй «трепливой пыли» и после того случая везде её вынюхивал.

Мы поженились на Гавайях, по пути на гиг в Японии. Это была скромная церемония на острове Мауи. Нас навестил Дон Арден, но лишь для того, чтобы Шэрон подписала какие-то бумаги. Мама и сестра Джин тоже приехали. Моим дружкой был Томми. Особенность женитьбы в Америке заключается в том, что для получения брачного свидетельства нужно сдавать кровь. Меня бы нисколько не удивило, если бы мне позвонили из лаборатории и сказали: «Мистер Осборн, судя по всему, в Вашем алкоголе обнаружена кровь».

Бухло на свадьбе лилось рекой, не говоря уже о семи бутылках Хеннесси, вошедших в состав свадебного торта. Если бы вы «подули в трубочку», съев один кусочек, то отправились бы за решётку. А я ещё и марихуану курил.

«Мауи-вотэтодауи», назвал её местный дилер.

С мальчишником у меня вышла полная фигня. Я так нахреначился, что всё проспал. Сохранилась фотография, где я в полной отключке валяюсь в комнате, а все собираются уходить. Типичный случай! С брачной ночью было ещё хуже. До спальни, где меня ждала молодая жена, я даже не дошёл. В пять утра к ней постучался управляющий и попросил: «Заберите из коридора своего мужа, пожалуйста. Он разлёгся на полу и мешает горничным пройти».

Вскоре после того, как я чуть не нассал в лицо своему будущему тестю, он перестал звать меня Оззи. Теперь я был «овощем». «Отвали, Овощ», «Сдохни, Овощ» или «Поди вон из моего дома, Овощ». Как-то так. Я понимал его чувства – кому приятно попасть под струю мочи? – но считал, что это уже как-то слишком.

Правда, это ещё цветочки по сравнению с тем, как он разговаривал с Шэрон. Я даже представить себе не могу, каково это, когда твой собственный отец так с тобой обращается. А вот Шэрон терпела. Она была невероятно выносливой. К тому же, она, наверное, привыкла всё это выслушивать. Так что, когда они ругались, расстраивался, в основном, я. «Как такое вообще можно придумать? Не говоря уж о том, чтобы высказывать своей плоти и крови» – думал я. Это были мерзкие гадости, вытащенные из самых тёмных глубин человеческого сознания.

А через несколько минут они снова становились друзьями.

Шэрон выросла в такой обстановке, поэтому её теперь кидает в крайности. Но мне был нужен именно такой человек, потому что Шэрон передо мной не пасовала. На самом деле, после Дона, я – это так, мелочи.

В конечном итоге, отношения Шэрон с отцом закончились печально. В то время я был совсем не в себе из-за выпивки и наркотиков и не следил за происходящим, поэтому не мне сейчас распространяться на эту тему. Я знаю лишь следующие факты: Шэрон узнала, что у её отца роман с девицей, которая была моложе самой Шэрон; мы ушли из Jet Records, и Дон метал гром и молнии; нам пришлось выкупить у него контракт за полтора миллиона долларов, чтобы он не обанкротил нас, потащив в суд. Эти двое всегда плохо ладили, но теперь их неприязнь перешла всякие границы. В конце концов, они совсем перестали друг с другом разговаривать, и это молчание растянулось почти на двадцать лет.

Единственным плюсом во всей этой ситуации было то, что мы назанимали кругом денег и выкупили все мои контракты, чтобы больше никто не мог нас контролировать. Помню, как Шэрон отправилась на встречу в Essex Music и сказала: «Сколько вы хотите, чтобы отвязаться от нас? Если откажетесь, рискуете нарваться на склоки, потому что играть по вашим правилам мы больше не намерены. Просто назовите сумму, и мы заплатим».

Неделю спустя у меня было своё собственное музыкальное издательство.

Тем временем, Дон, хоть и считал меня овощем, но с той минуты, как Шэрон выкупила мой контракт, мечтал вернуть его обратно. В основном, стараясь разрушить наш брак. При необходимости мой тесть умел быть очень коварным. Например, однажды, мы с Шэрон поселились в гостинице Беверли-Хиллз и для передвижений по городу взяли в аренду экстравагантный белый Роллс-Ройс Корниш. Потом я напился, мы поскандалили, и Шэрон выскочила за дверь, заявив, что возвращается в Англию. Буквально через две минуты после того, как за ней захлопнулась дверь, в номере зазвонил телефон. Это был Дон. «Мне нужно поговорить с тобой, Ов…эээ…зи. Это срочно».

Сейчас я подозреваю, что он, наверное, поставил у входа в гостиницу своего человека, который предупредил его, что Шэрон уехала. Иначе как бы он узнал, что я один? Разговаривать с Доном мне хотелось меньше всего, но отказать ему я не мог. Чувак наводил на меня ужас. Если верить слухам, у него в ящике стола лежал заряженный пистолет.

Дон приехал и стал рассказывать всякие мерзости о моей жене. Вы не представляете, что он нёс! Гаже историй я в жизни своей не слыхал. Совершенная скотина. А ведь он говорил о собственной дочери.

Наконец, Дон остановился, чтобы перевести дух, и спросил меня: «Ты знал об этом, Оззи? Ты знал о том, что за человек твоя жена?»

Естественно, он рассчитывал, что я взбешусь, брошу Шэрон, вернусь в Jet Records и начну всё сначала.

Но такого удовольствия я не собирался ему доставлять.

У него не было права врываться ко мне и выдумывать всю эту кошмарную чушь о моей жене. Я не поверил ни одному его грёбаному слову. В любом случае, чтобы там Шэрон ни натворила, меня ей не переплюнуть. И уж тем более её поведение и близко не стояло с тем, как вёл себя сам Дон.

– Да, Дон, – ответил я. – Мне всё это известно.

– Правда?

– Правда.

– И?

– Что «и», Дон? Я её люблю.

– Если хочешь, мы поможем тебе аннулировать брак.

– Нет, спасибо.

Я поверить не мог, что Дон готов сотворить такое со своей собственной семьёй. Например, много лет спустя обнаружилось, что когда он был моим менеджером – и даже ещё раньше – он прикрывался Шэрон, как щитом. Все его компании, кредитные карты, банковские счета были записаны на её имя. По документам Дона просто не существовало, поэтому привлечь его к суду за неоплаченные счета было невозможно. То же касалось и налоговых деклараций, которые он напрочь игнорировал, и в Англии, и в Штатах. Шэрон оказалась в щекотливом положении, даже не подозревая об этом. А потом вдруг, откуда ни возьмись, ей пришло письмо из налогового управления, сообщающее о большой задолженности. Все неуплаченные налоги, проценты и штрафы сложились, в итоге, в семизначную сумму. Дон ободрал Шэрон, как липку.

Тот счёт из налоговой чуть не свёл её с ума.

– Не представляю, из чего сделан твой отец, потому что я бы никогда так не поступил со своими детьми – сказал тогда я и велел ей заплатить, сколько бы там ни было, потому что ни дня не желал жить со сраным Дамокловым мечом над головой.

– Избежать оплаты всё равно нельзя, так что разберись с этим, и всё. Мы сократим расходы и выкрутимся.

Такие вещи часто происходят в музыкальном бизнесе. Когда Сэмми Дэвис-младший[6] умер, он оставил жене счёт из налоговой на семь миллионов долларов, и она потом всю жизнь расплачивалась.

И ничего тут не поделаешь. Надо улыбаться и лезть в кошелёк.

Но моя свобода стоила всей этой ху…ты с Доном. Внезапно у меня появилась возможность делать то, что хотелось, без оглядки на него. Например, как-то раз я встречался в Нью-Йорке со своим адвокатом, Фредом Асисом, чудесным человеком, бывшим военным. Фред сказал, что после меня у него назначена встреча с ещё одним клиентом, группой Was (Not Was)[7], которая стояла на ушах, потому что их вокалист не явился в студию на запись.

– Я могу его заменить, если хотите, – сказал я, полушутя.

Но Фред воспринял мои слова всерьёз и кивнул:

– Хорошо, я им передам.

Не успел я оглянуться, как уже оказался в нью-йоркской студии, читая рэп в песне «Shake Your Head». Я получил большое удовольствие, особенно когда услышал окончательный вариант, где на подпевках были молоденькие страстные девчонки. Мне эта песня до сих пор нравится. Забавно: я всегда восхищался Битлами за то, что они, начав с «розовой» попсы, с каждым альбомом становились всё «тяжелее» и «тяжелее», а сам двигался в противоположном направлении.

Но завершилась эта история лишь много лет спустя. Я жил в гостинице Sunset Marquis в Западном Голливуде и встретил там Дона Воза. К тому времени он стал одним из величайших музыкальных продюсеров, и Was (Not Was) имела оглушительный успех. Дон бросился ко мне и выпалил:

– Оззи, помнишь ту песню, которую мы вместе записывали? «Shake Your Head». Я тебе сейчас такое про неё расскажу, у тебя челюсть отвалится.

– Ну, расскажи.

– Помнишь бэк вокалисток?

– Да.

– Одна из них сделала сольную карьеру и записала несколько альбомов. Ты, вероятно, о ней слышал.

– Как зовут?

– Мадонна.

Вот это да! Я вместе с Мадонной! Я попросил Дона перевыпустить запись, но по какой-то причине ему не дали разрешение. В результате мы перезаписали песню, пригласив на место Мадонны Ким Бейсингер.

В восьмидесятых я записал много дуэтов. Один из них – «Close My Eyes Forever» с Литой Форд – вошёл в десятку лучших синглов Америки. Я даже сделал кавер на «Born to Be Wild» с Мисс Пигги[8], но меня разочаровал тот факт, что в студии мы писались по отдельности (должно, быть она узнала о моём «скотобойном» прошлом в Дигбете). Короче, я развлекался. Дело было не в деньгах. Хотя, вскоре после того, как мы избавились от Дона Ардена и издателей и заплатили налоги, у нас, наконец, появились средства. Однажды утром я с опаской вскрыл конверт, присланный Колином Ньюманом, ожидая увидеть очередное последнее предупреждение, а там оказался чек на 750 000 долларов.

Никогда в жизни у меня не было столько денег.

После развода с Тельмой часть меня хотела продемонстрировать ей: «Накося выкуси! Всё у меня хорошо!»

Поэтому неподалёку от неё, в Стаффордшире, я купил коттедж под названьем «Глубинка». У коттеджа была соломенная крыша, и практически сразу после переезда я её поджег. Не спрашивайте, как. Помню только, что прибывший пожарный посмотрел на это, присвистнул и спросил: «Новоселье празднуете?» Потом он потушил пожар, и мы вместе надрались. На самом деле, он с таким же успехом мог дать дому сгореть дотла, потому что запах еб…чей палёной соломы просто ужасен и так до конца и не выветрился.

Шэрон возненавидела «Глубинку» с самого начала. Она удирала оттуда в Лондон и не желала возвращаться домой. Наверное, я немножко надеялся (или даже хотел), чтобы Тельма позвонила мне в слезах и умоляла вернуться. Она не умоляла. Хотя действительно однажды позвонила, сказала: «Значит, ты, козлина, снова женился!» и швырнула трубку.

Со временем я начал понимать, что как бы мне ни хотелось быть поближе к Джесс и Луису, жить рядом с бывшей женой – плохая идея. Однажды я даже попытался выкупить коттедж «Камыш», а потом совершил ещё бо́льшую глупость: отправился повидать детей, пригласив с собой Шэрон. Всё было хорошо, пока мы не отвезли их домой и не заехали выпить в близлежащую гостиницу. Я наклюкался, впал в сентиментальность и заявил Шэрон, что не желаю возвращаться в Америку, что скучаю по детям, по «Hand & Cleaver» и хочу бросить сцену. Когда пришла пора возвращаться домой, я отказался садиться в машину – BMW нашего бухгалтера Колина Ньюмена, которую мы одолжили у него на денёк – и у Шэрон лопнуло терпенье. Она уселась за руль, включила зажигание и втопила педаль газа. Я до смерти перепугался, отскочил в сторону и припустил по лужайке перед отелем. Но Шэрон продолжала преследовать меня, проехав прямо по клумбе. Машина буквально вспахивала газон, и куски дёрна разлетались из-под колёс во все стороны.

Она меня едва не убила. И не только меня.

В то время у меня работал парень по имени Пит Мертенс. Мы с ним дружили ещё со школы. Он был очень худой, очень забавный и всё время носил невероятные пиджаки в клеточку. Так вот, когда Шэрон разворотила клумбу, Питу, чтобы не попасть под колёса, пришлось нырнуть в розовый куст. Когда он оттуда выбрался, то отряхнул пиджак и заявил: «Еб…сь всё конём! Это не стоит двухсот фунтов в неделю. Я увольняюсь!» (Потом он, правда, передумал и вернулся. С нами было опасно, но интересно).

В конце концов, из гостиницы выскочил менеджер, а кто-то вызвал полицию. Я тем временем прятался в живой изгороди. Шэрон выбралась из машины, подошла поближе и зашвырнула все свои кольца и украшения в самую середину кустов. Потом она развернулась и унеслась вызывать такси.

На следующий день я, в парах ароматного похмелья, вернулся туда и перелопатил всё вокруг в поисках камня от Тиффани стоимостью пятьдесят тысяч фунтов.

Были и другие приколы, связанные с «Глубинкой», прежде чем я понял, что Шэрон права и нам надо переехать. Однажды в пабе я познакомился с чересчур серьёзным чуваком – кажется, бухгалтером – и привёл его домой. Мы накурились травы, он отключился на диване, а я стянул с него всю одежду и бросил её в камин. Бедняга проснулся в шесть утра в чём мать родила. Я одолжил ему свои доспехи и отправил домой. До сих пор меня разбирает смех, когда я вспоминаю, как он шёл к машине, лязгая железом и ломая голову, что сказать жене.

Ещё одной моей любимой забавой было сбривать спящим людям брови. Поверьте, нет ничего смешнее человека без бровей. Никто и не подозревает, что брови играют в мимике важнейшую роль, поэтому без них очень трудно выразить сострадание, удивление или другие эмоции. Но лишившись этой составляющей, человек не сразу осознаёт, что с ним не так. Он смотрит в зеркало и думает: «Господи Иисусе, как же дерьмово я сегодня выгляжу!» Один мой приятель, после того как я над ним «потрудился», даже отправился ко врачу, потому что никак не мог понять, какого х…я случилось.

В моей жизни был период, когда я избавлял от бровей всех вокруг: агентов, менеджеров, роуди, бухгалтеров, друзей, друзей друзей. Как только на очередном совещании кто-то выглядел странно, все сразу понимали, что выходные он провёл у меня.

Часто невольным соучастником моих хмельных розыгрышей становился Пит Мертенс. Однажды на Рождество мне стало любопытно, как ведёт себя пьяная собака. Мы с Питом взяли кусок сырого мяса, положили его в блюдо с хересом, позвали йоркширского терьера Шэрон – его звали Пузырёк – и стали ждать, что будет. Естественно, чтобы добраться до мяса, Пузырёк вылакал весь херес. Через пять минут глаза у него собрались в кучку, и пёс начал, спотыкаясь, кружить по комнате и подвывать в такт музыке. Дело было сделано: Пузырёк напился в дым. Мы веселились вовсю, пока бедняга не отключился посредине гостиной. Я перепугался, решив, что убил его, содрал с ёлки электрическую гирлянду и обмотал её вокруг Пузырька, чтобы Шэрон подумала, что его случайно долбануло током. Но, слава богу, с Пузырьком ничего не случилось, хотя на следующее утро он мучился от сильного похмелья и бросал на меня недобрые взгляды, словно говоря: «Я знаю, ублюдок, что ты натворил».

Кроме Пузырька, с нами в коттедже «Глубинка» проживали и другие звери: ослик по имени Салли, который любил сидеть со мной в гостиной и смотреть футбольную передачу «Матч дня», датский дог и немецкая овчарка. Что касается двух последних, то больше всего мне запомнился случай, когда я купил у мясника свиные ноги. Дома я оставил их на кухне, рассчитывая позднее зажарить, но Шэрон, войдя в комнату, сморщилась и спросила: «Оззи, чем это у нас так воняет? И что за мерзость лежит на кухонном столе?» Я объяснил, и её чуть не вывернуло. «Господи ты Боже мой! Я не стану это есть. Скорми их собакам». Я так и поступил, и собаки тут же приобрели нездоровый вид. Затем одну из них вырвало, а вторая забрызгала говном все стены.

В какой-то момент несчастный Пит Мертенс дошёл до точки и больше не мог всего этого выносить. Тогда он жил с нами и постоянно наблюдал мои непрекращающиеся безобразия. Последней каплей стал случай, когда я проглотил слишком много снотворного после продолжавшейся всю ночь попойки, и меня отвезли в больницу для промывания желудка. Когда доктор спросил моё имя, я ответил: «Пит Мертенс» и тут же об этом забыл. А когда через несколько месяцев Пит проходил какое-то обследование, доктор привёл его в свой кабинет, прикрыл за собой дверь и сказал: «Мистер Мертенс, что же Вы так плохо себя ведёте?» Пит никак не мог понять, о чём речь, а доктор решил, что Пит ушёл в несознанку. Кажется, он даже отправил Пита к психологу. В конце концов, Пит заглянул в свою медицинскую карточку и, увидев там запись «передозировка снотворными препаратами», страшно на меня озлился.

Миляга он, наш Пит Мертенс, просто миляга.

Уехав из коттеджа «Глубинка», мы переезжали столько раз, что я не вспомню и половины мест. Примерно тогда я понял, что больше всего на свете моей жене нравится покупать и ремонтировать дома. А из-за того, что ремонт – дело не быстрое, нам приходилось снимать другое жильё и ждать, пока все работы закончатся. Потом, примерно через пять минут после переезда, Шэрон становилось скучно, и мы, продав этот дом, покупали следующий – и снимали новое жильё, и снова делали ремонт. Так продолжалось десятилетиями. Иногда мне казалось, что деньги нам нужны лишь для того, чтобы перестраивать злоеб…чее западное полушарие. Однажды я попросил Шэрон подсчитать, сколько у нас было домов, и выяснилось, что за двадцать семь лет совместной жизни мы жили в двадцати восьми разных местах.

Как я уже рассказывал, поначалу Шэрон не возражала против того, чтобы я пил. В таком виде она считала меня забавным. Вероятно, потому что обычно сама была пьяна. Но очень скоро она передумала и стала считать выпивку почти таким же злом, как кокс. Она сказала, что я из забавного алкаша превратился в злобного. Но одна из проблем с алкоголиками заключается в том, что когда им говоришь, насколько они отвратительны, когда напьются, они обычно уже пьяные. Поэтому просто продолжают пить.

Самое смешное заключается в том, что мне даже не нравится вкус алкоголя, если только не смешать его с фруктовым соком или ещё чем-нибудь сладеньким. Меня всегда привлекал эффект. Нет, иногда я получал удовольствие от старого доброго эля, но в паб всегда ходил не просто выпить, а нализаться в слюни.

Долгие годы я пытался пить, как все нормальные люди. Например, однажды, когда мы с Тельмой были ещё женаты, я отправился на винную дегустацию в Выставочном центре Бирмингема. Там организовали продуктовый рынок или что-то вроде рождественской ярмарки. Я подумал: «Еб…ть-колотить! Дегустация вина – это как раз мероприятие для взрослых цивилизованных людей». На следующее утро Тельма спросила меня:

– Что ты купил?

– Ничего.

– Как, совсем ничего?

– Ну, может, пару коробок.

Как выяснилось, я купил 144 коробки вина.

Я так надегустировался, что перепутал бутылки с коробками. Когда к коттеджу «Камыш» подъехал грузовик размером с нефтяной танкер «Exxon Valdez»[9], его содержимым можно было забить до потолка все комнаты в доме. Нам с командой роуди потребовались многие месяцы, чтобы всё это оприходовать. А когда мы, наконец, допили последнюю бутылку, то отправились в «Hand & Cleaver» праздновать.

На самом деле, вино – это всё туфта. Обыкновенный уксус с пузырьками, чтобы там специалисты ни втирали. Я знаю, что говорю, потому что у меня самого когда-то был винный бар под названием Osbourne’s. Не заведение, а ерунда на постном масле! Помнится, я спросил одного из поставщиков:

– Объясните мне, какое вино считается хорошим?

– Мистер Осборн, если Вам нравится Blue Nun[10] за 2 фунта, значит, это хорошее вино. А если Chateau du Wankeur за 99 фунтов, то и это тоже хорошее вино.

Я не стал его слушать. В те времена за выбор вина отвечало моё эго. Из-за своей дурацкой самовлюблённости я выбирал самые дорогие сорта и на следующее утро просыпался с похмельем стоимостью 200 фунтов. Однако со временем до меня дошло, что двухсотфунтовый бодун ровным счётом ничем не отличается от двухфунтового.

Шэрон не сильно прижимала меня, пока не узнала, что беременна. Вот тогда она взялась за дело серьёзно, пытаясь изменить всю мою жизнь.

Мы были на гастролях в Германии.

– Кажется, со мной что-то не так, – пожаловалась она. – В последнее время меня всё время тошнит.

Я вымелся в аптеку за тестом для определения беременности, который меняет цвет, если твоя благоверная «залетела». Мне слабо в это верилось, потому что за несколько месяцев до того у Шэрон случился выкидыш после нападения одной из собак её матери. Мне тогда здорово «нагорело», потому что во время инцидента я стоял прямо за спиной Шэрон, и, услышав низкое рычание добермана, застыл на месте и не дышал вместо того, чтобы броситься и откусить псу голову (или что там ещё от меня ждали). Когда дело касается таких вещей, я жуткое трухло. К тому же я не знал, что она была беременна. Об этом нам сообщили уже потом, в больнице.

Поэтому, когда тест в Германии оказался положительным, мы очень обрадовались.

– Давай проверим снова! – предложил я. – Чтобы уж наверняка.

Второй тест показал то же, что и первый.

– Может…ещё разок? Ну вот чтобы наверняка-наверняка!

В результате мы проверили раз пять. Когда сомнений уже не осталось, Шэрон сказала:

– Значит так, Оззи. Скажу тебе лишь один раз и больше повторять не стану, поэтому слушай внимательно. Если ты хоть раз притащишь домой кокаин, я вызову полицию и добьюсь, чтобы тебя посадили. Ясно?

– Ясно, – ответил я.

– И ещё. Что ты собираешься делать с ружьями?

– Избавлюсь от них.

На следующий же день оружие было продано. Я бы никогда себе не простил, если бы с Эйми что-нибудь случилось. Вот и всё: прощайте, мои двустволки и любимая Бенелли – полуавтомат, из которой я расстреливал кур в коттедже «Камыш».

Но пить я не перестал и за неимением кокса квасил пуще прежнего. Просто не просыхал. Но Шэрон уже и это не устраивало, так что стоило мне войти в комнату, как начинались репрессии.

Вы представить себе не можете, сколько времени и сил я потратил, стараясь тайком выпить. Я выходил из дома под предлогом «заглянуть в супермаркет», шёл прямиком в бакалею, расположенную в задней части магазина, оттуда проникал в подсобку, вылезал в окно, перемахивал через стену, протискивался сквозь живую изгородь и отправлялся в паб через дорогу. Там я опрокидывал подряд шесть кружек и тем же путём возвращался обратно.

Самое невероятно – мне, придурку, такое поведение казалось совершенно нормальным.

Потом я попытался протащить бухло в дом. Как-то раз принёс 15-литровую бутыль водки (в барах такие обычно выставляют на витрине), но никак не мог придумать, куда её спрятать. Я целую вечность метался по дому в поисках подходящего места, а потом меня осенило: духовка! Шэрон в жизни ничего не готовила, так что ей и в голову не придёт заглянуть туда. Я оказался прав: несколько недель мне сходило это с рук. Бывало, скажу Шэрон: «Кажется, я сочинил песню. Пойду-ка спущусь в студию и запишу её, пока не забыл», а потом прокрадусь на кухню, налью себе стакан, выпью его залпом и возвращаюсь обратно как ни в чём не бывало.

Но однажды меня «засекли».

– Шэрон, кажется, я снова сочинил песню. Пойду-ка я…

– Знаю я твою песню! Нашла её сегодня в духовке и вылила в раковину.

Всего через неделю или около того после инцидента с водкой, 2 сентября 1983 года, в лондонской больнице Wellington Hospital родилась Эйми. Она стала нашим светом в окошке. Правда-правда. Прошло чуть больше года после гибели Рэнди и Рэйчел, и мы только-только начали приходить в себя. Эйми помогла нам снова полюбить жизнь. Каждый раз, глядя на эту невинную малютку, я не мог сдержать улыбки до ушей.

Но почти сразу после рождения дочери мы снова отправились в путь. На этот раз – с моим новым альбомом «Bark at the Moon», только что записанным с нашим новым гитаристом Джейком И. Ли. Шэрон могла остаться дома, но это было не в её стиле, так что, установив колыбельку для Эйми в задней части гастрольного автобуса, мы поехали все вместе. У малышки получилось чудо-путешествие: до своего первого дня рождения она объездила полсвета и повидала больше стран, чем большинство людей смогут увидеть за всю жизнь. Сейчас мне остаётся лишь жалеть о том, что пьянство не позволило мне радоваться этому вместе с ней. Я был рядом телом, но не душой, поэтому пропустил большинство тех моментов, которые случаются лишь один раз в жизни: первое ползанье, первый шаг и первое слово.

Когда я размышляю об этом слишком долго, у меня разрывается сердце.

По большей части, я был не столько отцом Эйми, сколько ещё одним ребёнком Шэрон, требующим заботы и внимания.

к оглавлению