к оглавлению

 

Глава 5. Убийство викария (в коттедже «Кошмар»)

К лету 1972-го – через шесть месяцев после рождения Джесс – мы вновь вернулись в Америку, на этот раз для записи нового альбома. Назвать мы его решили «Snowblind[1]» в честь новообретённой любви к кокаину. К этому моменту я втягивал в себя уже столько этого «добра», что приходилось выкуривать в день по целому мешку «травы», чтобы сердце не взорвалось. Мы поселились по адресу: 773, Страделла-роуд в Бел-Эйр, в арендованном доме постройки 1930 годов, с полным штатом прислуги и садовниками. Дом принадлежал семье Дюпон, и в нём было шесть спален, семь ванных комнат, домашний кинотеатр, который мы использовали для сочинения и репетиций, и бассейн на заднем дворе. Бассейн был построен на сваях, поэтому из него открывался прекрасный вид на окрестные леса и холмы. Мы оттуда не вылезали. Бухло, наркотики, еда, группиз – всё это нам доставлялось. В удачные дни блюда с белым порошком и ящики с алкоголем стояли в каждой комнате, и повсюду – в спальнях, на диванах, в креслах на улице – болтались случайные представители рок-н-ролла и тёлки в бикини, все «упоротые» ничуть не меньше нашего

Рассказывая о том, сколько там употреблялось кокаина, преувеличить просто невозможно. Мы обнаружили, что под действием кокса каждая мысль, каждое произнесённое слово, каждое предположение вызывают неописуемый восторг. В какой-то момент мы так увлеклись, что пришлось организовать поставку дважды в день. Не спрашивайте меня, кто этим занимался. Я помню лишь какого-то «мутного» чувака, который целый день не слезал с телефона. Однако, в обычном смысле слова он был совсем не «мутный»: чисто выбритый, с акцентом представителя Лиги Плюща[2], в белых рубашках и щеголеватых брюках, словно заехал к нам по пути в офис.

– А чем ты по жизни занимаешься? – спросил я его однажды, но он лишь рассмеялся и стал нервно вертеть в руках солнцезащитные очки. На том этапе мне было, в общем-то, наплевать, лишь бы кокс поступал без перебоев.

Будучи «под кайфом», я больше всего любил всю ночь смотреть американское телевиденье. В те времена после полуночи, когда заканчивались все обычные передачи, показывали только рекламный блок, которую вёл чувак по имени Кол Уортингтон, «впаривая» всем подержанные машины из Лонг Бич или ещё откуда-то. У Кола был свой фирменный «прикол»: он всегда появлялся на экране с питомцем, которого называл «моя собака Спот», но который на самом деле был совсем не собакой, а, например, аллигатором на поводке или каким-нибудь ещё чудищем. Ещё у Кола была присказка: «Если вы найдете на рынке предложение выгоднее моего, я съем клопа!». И ещё он выполнял разного рода трюки, вроде того, когда его привязывали к крылу аэроплана, а тот выполнял «мертвую петлю». Через несколько часов чередования кокса с этой хренью мне начинало казаться, что я схожу с ума. Самое смешное, что старина Кол занимается этим и по сей день. Ему, наверное, уже тысяча лет.

Удивительно, как мы ухитрились вообще что-то сочинить, куролеся таким образом в доме № 773 по Страделла-роуд. И развлекались мы не только кокаином. Пива тоже было хоть залейся. Я привёз с собой лучшего биттера от своего местного производителя в так называемых «банках для больших компаний». В каждой банке – пять пинт и по шесть банок в чемодане. Ехать в Калифорнию со своим пойлом – это всё равно, что везти уголь в Ньюкасл, но нам было наплевать: мы скучали по старому доброму английскому пиву. Мы усаживались у бассейна в 30-градусную жару, унюхивались коксом до умопомрачения, попивали выдохнувшуюся бирмингемскую мочу и любовались видами Бель Эйр.

Потом, правда, нам пришлось сбавить обороты: ко мне на несколько дней приехала Тельма. Без малышки. Но хорошее поведение длилось недолго. Стоило Тельме отчалить в аэропорт, чтобы вернуться домой в Англию, мы снова превратились в животных. Например, во время репетиций никто из нас не парился подниматься в сортир на второй этаж. Мы просто выходили на небольшой балкончик и «отливали» через перила, которые высотой были не больше пары футов. А потом Тони нашёл спрей с синей краской, спрятался по другую сторону балкона, и когда Билл начал мочиться, покрасил ему член. Мы от смеха чуть не лопнули. Билл ревел благим матом, а потом вдруг потерял сознание, вывалился с балкона головой вперёд и покатился вниз по склону.

– Дай-ка мне флакон, – велел я Тони.

Он протянул мне спрей, а там крупными буквами написано: «ВНИМАНИЕ! ИЗБЕГАТЬ ПОПАДАНИЯ НА КОЖУ! МОЖЕТ ВЫЗВАТЬ СЫПЬ, ВОЛДЫРИ, СУДОРОГИ, РВОТУ И / ИЛИ ОБМОРОК. В СЛУЧАЕ ПОЯВЛЕНИЯ ПЕРЕЧИСЛЕННЫХ СИМПТОМОВ СЛЕДУЕТ ОБРАТИТЬСЯ К ВРАЧУ».

– Ничего, оклемается, – сказал я.

И Билл действительно оклемался, со временем.

Правда, походил немножко с синим членом.

Хоть мы и отрывались на всю катушку, но с музыкальной точки зрения были сильны, как никогда. По мне, так «Snowblind» был одним из лучших альбомов Black Sabbath, хотя звукозаписывающая компания и заставила нас сменить название: в те годы власти относились к «кокаиновой» проблеме очень серьёзно, и влезать в разборки никому не хотелось.

Мы не стали спорить.

И вот, после того, как в студии Record Plant в Лос-Анджелесе были записаны все новые песни, название "Snowblind" уступило место простому «Vol.4». Однако, мы-таки ухитрились оставить наглую ссылку на кокаин в аннотациях. Если внимательно присмотреться, то можно прочесть следующее: «Посвящается великой компании «Коксо-кола» из Лос-Анджелеса».

И это была чистая правда: альбом очень многим обязан кокаину.

Когда я слушаю такие песни, как «Supernaut», я почти ощущаю его вкус. Весь альбом звучит так, словно тебе в каждое ухо насыпают по «дорожке». Фрэнк Заппа однажды сказал мне, что «Supernaut» - это одна из его любимых рок-н-ролльных песен всех времен и народов, потому что адреналин в ней прямо-таки плещется. Мы буквально летали, понимаете? До 1970 года мы бы прыгали до потолка, узнав, что прославились в Карлайле, а в 1972-ом уже были богаче Queen – по крайней мере, мы так считали – имели в активе три хита и столько бухла, наркотиков и тёлок, сколько нам прежде и не снилось.

Мы оказались не на седьмом небе, а на десятом с половиной.

И мы по-прежнему обожали музыку. В первую очередь нам важно было впечатлить самих себя, а потом уже публику. Если наше творчество нравилось кому-то еще, это считалось просто бонусом. Именно так, ориентируясь на собственные предпочтения, мы написали песню «Changes», которая не походила ни на одну, сочинённую нами прежде. У большинства людей название «Black Sabbath» ассоциируется только с «тяжёлой» музыкой, а мы писали куда более разнообразный материал, особенно когда пытались отойти от бл…ой чёрной магии. «Changes» появилась следующим образом: Тони просто сел за фортепиано и сочинил потрясающий рифф, я напел мелодию, а Гизер написал душераздирающий текст про Билла и его жену, которые в тот момент разводились. С момента самой первой записи я считал её бриллиантом в нашей коллекции.

Я всё переслушивал её и переслушивал и ничего не мог с собой поделать. И до сих пор, если я включаю «Changes» на своём айподе, то потом довожу всех до белого каления, напевая её целый день до самого вечера.

В конце концов, нам стало интересно, откуда берётся весь этот кокаин. До сих пор мы знали только то, что его привозят в фургонах без опознавательных знаков, упакованным в картонные коробки. В каждой коробке лежало около тридцати пузырьков – по десять в ряд в три слоя – и у каждого пузырька была завинчивающаяся крышка, запечатанная воском.

Говорю вам: этот порошок был белейшим, чистейшим и убойнейшим из всех возможных.

Нюхнул, и ты уже король Вселенной.

Но как ни нравилось нам быть пылесосами во плоти, мы понимали, что крупно влипнем, если попадёмся с одной из своих сомнительных поставок. Особенно в Штатах. Мне не особенно «улыбалась» идея провести остаток жизни в лос-анджелесской тюрьме, в коленно-локтевой позиции и с членом 120-килограммового бандита в жопе. Естественно, проблема заключалась в том, что непрерывное употребление наркотиков лишь усугубляло мою паранойю, и через некоторое время я убедил себя, что наш дилер из Лиги Плюща работает в ФБР, в Департаменте полиции или еб…чем ЦРУ.

Как-то вечером мы с парнями отправились в Голливуд на фильм «Французский связной». Зря мы это сделали. В основе сюжета лежала реальная история про двух нью-йоркских полицейских, работавших «под прикрытием» и пытающихся «накрыть» международную сеть поставщиков героина. К тому времени, как на экране появились титры, я уже задыхался от перевозбуждения.

– За каким хреном кому-то понадобилось запечатывать пузырьки с коксом воском? – спросил я у Билла.

Тот лишь пожал плечами.

Потом мы отправились в сортир, чтобы заправиться ещё парой дорожек.

Несколько дней спустя, когда я после бессонной ночи лежал утром у бассейна, курил косяк и пил пиво, пытаясь угомонить разошедшееся сердце, рядом со мной уселся наш «мутный» друг. Было утро, и он в одной руке держал чашку кофе, а в другой – журнал Wall Street Journal.

«Вот он, шанс прощупать этого типа и выяснить, насколько верны мои подозрения», – подумал я и, наклонившись к нему, спросил:

– А ты смотрел фильм «Французский связной?

Он улыбнулся и помотал головой.

– Зря. Посмотри. Очень интересно.

– Да уж не сомневаюсь, – фыркнул он. – Только зачем мне смотреть кино про то, чем я сам занимаюсь в реальной жизни?

Услышав это, я от ужаса покрылся холодным потом. Этот гад нас сдаст. Так я и знал.

– Слушай, а на кого ты работаешь?

Он отложил газету и глотнул кофе.

– На правительство Соединённых Штатов.

Я едва не выпрыгнул из кресла и не сиганул через забор, но у меня кружилась голова и ещё прошлой ночью онемели ноги. «Приехали, – пронеслось в голове. – Теперь нам всем пи…ец!»

– Господи Иисусе, да расслабься ты! – сказал он, увидев выражение моего лица. – Я не из ФБР, и никто тебя не арестовывает. Мы же все тут друзья! Я работаю в Управлении по санитарному надзору за качеством пищевых продуктов и медикаментов.

– Гдееее?!

– В УСН.

– Это что же получается? Весь этот кокс…он из…

– Считай это подарком от Санта Клауса, Оззи. Ты ведь знаешь, что говорят про Санту?

– Что?

– Там, откуда он родом, очень много снега.

Потом чувак посмотрел на часы и сказал, что ему пора на встречу. Он допил кофе, встал, похлопал меня по спине и свалил. Я тут же перестал беспокоиться и вернулся в дом за очередной порцией кокса и парой затяжек из бульбулятора[3].

И вот сижу я на диване перед батареей запечатанных пузырьков с коксом и огромным тазом «плана»[4] и готовлю первую за день «дорожку». И вдруг меня снова прошибает тот самый убийственный пот. «Вот бл…дь! – думаю я. – Чего-то паранойя сегодня разыгралась». В этот момент в комнату неспешно входит Билл, держа в руках пиво.

– У тебя тут парилка, Оззи. Включи кондей.

Я задумался. Что у нас дома называют «кондеем»? А-а, дошло: кондиционер. Я всё время забывал, насколько американские современные удобства прогрессивнее британских, и лишь недавно успел привыкнуть к такому новшеству, как сральник в доме, не говоря уже об автоматическом климат-контроле. Я встал и отправился искать термостат. «Он должен быть где-то здесь на стене», – говорил я себе и – вуаля! – термостат обнаружился в маленьком закутке у входной двери. Я убавил температуру и вернулся к своему коксу и травке.

Волшебно.

Но едва я отправил в ноздрю первую дорожку, как мой слух уловил некий звук.

Это что, си…?

Не может быть.

Чёрт, звучит точно, как…

Внезапно Билл с безумным видом ломанулся через открытую дверь на патио. В то же самое время на другом конце дома начали хлопать двери и раздался грохот, словно со ступенек сыпались три огромных чувака. Тони, Гизер и один из роуди – американец по имени Фрэнк – тяжело дыша, ворвались в комнату. Тони и Гизер были полуодеты, а Фрэнк вообще в одних трусах. Мы посмотрели друг на друга и хором заорали: «Это сирена

Завывало так, словно весь долбаный Департамент полиции нёсся по нашей подъездной дорожке. Нас едут арестовывать! Бл…дь! Бл…дь! Бл…дь!

«УБИРАЙТЕ КОКС! УБИРАЙТЕ КОКС!» – завопил я.

Фрэнк нырнул к кофейному столику, сграбастал пузырьки с коксом и начал бегать кругами по комнате. Волосы у него стояли дыбом, изо рта торчала сигарета, а края трусов забились между полужопиями.

И тут я вспомнил про кое-что ещё.

«ПРЯЧЬТЕ ПАЛЬ! ПРЯЧЬТЕ ПАЛЬ!»

Фрэнк снова ныряет к кофейному столику, хватает таз, но при этом роняет кокс. В результате он возится на полу, пытаясь удержать всё в руках. Тем временем, я даже пошевелиться не могу. Ещё до сирен сердце у меня билось в три раза быстрее положенного, а теперь оно так заходилось, что чуть не выломало грудную клетку.

Б-б-б-б-б-б-б-б-бам!

Б-б-б-б-б-б-б-б-бам!

Б-б-б-б-б-б-б-б-бам!

Когда мне удалось взять себя в руки, Тони, Билл и Гизер уже испарились, и остались я, Фрэнк и такое количество кокса, с которым вся армия Боливии с лёгкостью бы дотопала до Луны и вернулась обратно[5].

– Фрэнк! Фрэ-э-энк! Сюда. В сортир. Быстро! – закричал я.

Каким-то образом Фрэнку удалось дотащить себя и наркотики до туалета, который находился в коридоре недалеко от входной двери. Мы нырнули внутрь и заперли за собой дверь.

Долбаные сирены теперь просто оглушали.

Я услышал визг тормозов от полицейских машин, останавливавшихся снаружи, треск рации и, наконец, стук в дверь.

БУМ! БУМ! БУМ!

– Открывайте! – прокричал один из копов. – Живо открывайте!

В этот момент мы с Фрэнком стояли на коленях посреди сортира. В панике вместо кокса мы начали с марихуаны, то пытаясь смыть её в раковину, то – спустить в унитаз. Это была ошибка. И толчок, и раковина тут же засорились, и бурая вода с комками травы начала подниматься кверху. Тогда мы схватили половую щетку и стали тыкать ею в сифон, чтобы протолкнуть траву дальше, но тщетно: трубы были забиты.

А нам ещё предстояло избавиться от кокаина.

– Ничего не поделаешь, – сказал я Фрэнку. – Придётся захрючить весь кокс.

– Совсем охренел? Ты же загнёшься.

– Ты когда-нибудь сидел в тюрьме, Фрэнк? Нет? А я сидел, и поэтому здесь и сейчас заявляю тебе: я туда не вернусь.

Я стал открывать пузырьки и сыпать кокс на пол, потом упал на четвереньки, прижал нос к плиткам и пошёл всасывать в себя как можно больше порошка.

БУМ! БУМ! БУМ!

– Открывайте! Мы знаем, что вы там!

Фрэнк смотрел на меня, как на помешанного.

Морда у меня побагровела, ноги тряслись, а глазные яблоки выпучились.

– В любой момент, – сказал я ему, – они ворвутся в дом, и тогда нам всем «крышка».

– Чёрт! – Фрэнк приземлился на четвереньки рядом со мной. – Не могу поверить, что я это делаю.

Мы уже успели втянуть в себя пять или шесть грамм, когда внезапно я уловил за дверью какой-то стук.

– Тихо! Слышишь?

И снова раздалось: топ-топ-топ-топ…

Это очень походило на чьи-то шаги…

Потом я услышал звук открываемой двери и женский голос. Он говорил по-испански. Горничная! Она впускала копов! Нам пи…дец! Я открыл следующий пузырёк и снова прижал нос к полу.

Мужской голос произнёс: «Доброе утро, мэм! Мы полагаем, что кто-то в этом доме нажал кнопку экстренного вызова». Я остановился на полувдохе.

Кнопка экстренного вызова?

Горничная снова сказала что-то по-испански, и мужчина ответил. Потом в вестибюле раздались две пары шагов, и мужской голос стал звучать отчётливей. Коп уже в доме!

– Обычно эта кнопка находится прямо рядом с термостатом. Да, вот она – на стене. Если её нажать, то в отделении полиции Бел-Эйр звучит сигнал тревоги, и тогда мы высылаем к месту происшествия патруль, чтобы посмотреть, всё ли в порядке. Но у вас, кажется, кто-то воспользовался ею по ошибке, когда пытался отрегулировать термостат. Это случается очень часто. Позвольте мне перезагрузить систему – вот так – и мы уедем. Если возникнут проблемы, просто позвоните, вот наш номер. Или снова нажмите на кнопку. Наша служба работает круглосуточно.

Gracias, – ответила горничная.

Я услышал, как она закрыла входную дверь и вернулась на кухню. Из меня будто выпустили весь воздух. Срань господня! Мы едва не попались. Потом я бросил взгляд на Фрэнка: вместо лица у него была белая маска из смеси порошка и соплей, а из левой ноздри текла кровь.

– Значит…? – спросил он.

– Да, – кивнул я. – Придётся кому-то объяснить Биллу, как пользоваться этой хренотенью.

Постоянный страх перед возможным арестом был не единственным недостатком пристрастия к кокаину. Дело дошло до того, что из моего «закоксованного» рта не доносилось ничего, кроме полной чуши. Бывало, что я пятнадцать часов кряду твердил парням, что люблю их больше всего на свете. И даже мы с Тони – которые в обычном состоянии никогда ни о чём не говорили – иногда проводили бок о бок целые ночи, обнимаясь и твердя: «Нет, правда, я тебя люблю. Я очень тебя люблю».

Потом я шёл спать, дожидался, пока сердце слегка успокоится, перестав биться в восемь раз быстрее обычного, и проваливался в еб…чее адское забытьё. Отходняк был такой, что я начинал молиться: «Господи, позволь мне заснуть, и я обещаю, что в жизни больше не притронусь к кокаину».

А потом я просыпался, и у меня ломило челюсть от всего того бреда, что я нёс прошлой ночью.

А потом следовала очередная «дорожка».

Просто удивительно, как быстро кокаин стал управлять нашими жизнями. В какой-то момент мы без него и шагу ступить не могли. А потом не могли и с ним тоже.

Когда я, наконец, понял, что трава уже не способна успокоить меня после всего потребляемого кокса, я переключился на валиум, а со временем – на героин, но последний, слава Богу, мне не понравился. Гизер тоже его попробовал и был в восторге. Но Гизер проявил здравый смысл и «подсаживаться» не захотел. Фрэнку, нашему роуди, повезло меньше: героин его погубил. Я уже много лет ничего не слышал о Фрэнке и, откровенно говоря, удивлюсь, если он ещё жив. Честное слово, я очень на это надеюсь, но когда героин входит в твою жизнь, то, как правило, это КОНЕЦ.

В период работы над «Vol.4» у нас у всех случались моменты, когда мы были настолько обдолбаны, что просто не могли функционировать. С Биллом это произошло во время записи «Under the Sun». Когда ему, наконец, удалось всё правильно сыграть, мы уже успели переименовать песню в «Everywhere Under the Fucking Sun»[6]. А потом бедолага свалился с гепатитом и чуть не помер. Гизер тоже загремел в больничку: у него начались проблемы с почками. Даже Тони «погорел». Сразу после завершения работы над альбомом у нас было выступление в концертном зале Hollywood Bowl. Тони тогда буквально жил на кокаине. Мы все от него не отрывались, но Тони перешёл всякую грань. Эта дрянь полностью изменяет твою реальность, ты начинаешь видеть вещи, которых нет. И Тони впал в прострацию. Ближе к концу гига он ушёл за кулисы и там рухнул.

– Сильное истощение, – констатировал доктор.

Можно, конечно, и так сказать.

В то же время кокс начал основательно влиять на мой голос. Из-за таких больших доз кокаина в носоглотке образуется белая мокрота. Она, как сопли, только глубже и гуще. Эта дрянь стекает по задней стенке, и ты все время откашливаешься. Кашель сильно перегружает маленькую, похожую на сосок, штучку, свисающую в глубине горла, эпиглоттис или, как я его всегда называл, «язычок». Короче, я нюхал столько кокаина, что приходилось прочищать горло каждые две минуты, и однажды «язычок» просто разорвался пополам. Я лежал на кровати в гостинице Sunset Marquis и вдруг почувствовал, как одна половинка провалилась вниз по пищеводу. Меня обуял ужас. Оставшаяся часть распухла до размера мячика для гольфа. «Ну всё, теперь мне хана», – подумал я и побежал к доктору на Бульваре Сансет.

– На что жалуетесь, мистер Осборн? – спросил он.

– Я засосал свой «язычок», – прохрипел я.

– Вы что-о-о?

– Мой «язычок».

Я ткнул пальцем в горло.

– Давайте посмотрим, – сказал он, доставая инструмент, похожий на леденец на палке, и маленький фонарик. – Откройте пошире рот и скажите «а-а-а».

Я открыл рот и зажмурил глаза.

– Матерь божья! Как Вы это сделали?

– Не знаю.

– Мистер Осборн, у Вас эпиглоттис размером с небольшую электролампочку и почти так же светится. Мне даже фонарик не нужен.

– Вы можете это вылечить?

– Думаю, что да, – ответил он, выписывая рецепт. – Но чем бы Вы там ни занимались, немедленно прекратите!

Но на этом наши проблемы со здоровьем не закончились. Когда пришло время возвращаться домой в Англию, мы до смерти боялись, что могли подцепить какое-нибудь ЗППП[7] от одной из группиз и теперь заразим этим своих благоверных. Когда мы приезжали в Штаты, экзотические болезни всегда оставались предметом большого беспокойства. Помню, как однажды, после особенно бурной ночи в какой-то гостинице, Тони выбежал из своего номера с криком: «Мой конец! Мой конец!» Я спросил его, в чём дело, и он рассказал, что кувыркался с какой-то группиз, а потом увидел, как у неё между ног течёт странный жёлтый гной. Тони решил, что вот-вот помрёт.

– У этого гноя был странный запах? – поинтересовался я.

– Да, – ответил он, побелев. – Меня чуть не вырвало.

– Ясно.

– Что значит «ясно?

– Она, случаем, не блондинка? Та, у которой татуировка?

– Она. И что?

– Ну тогда это всё объясняет.

– Оззи, – сказал Тони, заметно зверея. – Перестань валять дурака, мне не до шуток. В чём дело?

– Слушай, я, конечно, не доктор, но, по-моему, это не гной.

– А что тогда?

– Вероятно, банан, который я чуть раньше воткнул в неё.

Тони не знал, то ли почувствовать облегчение, то ли начать беспокоиться ещё больше.

Естественно, самым надежным способом защитить свою миссис от всяких сомнительных болезней был укол пенициллина. Я выяснил это после того, как однажды подхватил «трепак». Тогда мы ещё не знали никаких докторов, которые могли помочь «неофициально», поэтому единственным способом заполучить «предохранительный укол» было обратиться в пункт неотложной помощи при ближайшей больнице.

Именно так мы и поступили, завершив работу над «Vol.4».

К тому времени мы уже уехали из Бел-Эйр и колесили по провинциальной Америке, давая последние концерты перед отлётом домой. Никогда не забуду этой сцены: одним погожим вечером я, Тони, Гизер и команда роуди в почти полном составе – не помню, где в тот день был Билл – явились в больницу. Конечно же, ни у кого не хватало духу подойти к милашке, дежурившей в приёмном отделении, и признаться, зачем мы здесь, поэтому все пристали ко мне: «Давай, Оззи! Подойди к ней! Тебе же всё пофигу, ты вообще ненормальный». Но даже я не мог себя заставить сказать: «Здравствуйте, меня зовут Оззи Осборн. Последние пару месяцев я трахал разных группиз, и мне кажется, что член у меня вот-вот отвалится. Не будете ли Вы любезны сделать мне укол пенициллина, чтобы моя жена не заразилась тем, что я, возможно, подхватил?»

Но отступать было уже поздно.

Поэтому когда девушка спросила меня, на что я жалуюсь, я густо покраснел и промямлил:

– Мне кажется, я сломал рёбра.

– Понятно, – ответила она. – Вот ваш талончик. Видите этот номер? Его объявят, когда доктор будет готов Вас принять.

Следующим был Гизер.

– У меня то же самое, что и у него, – сказал он, указав на меня.

В конце концов, до персонала дошло. Уж не знаю, кто из нас «раскололся», но точно не я. Помню только, как чувак в белом халате подошёл ко мне и спросил: «Вы с остальными?», и я согласно кивнул. Тогда он проводил меня в комнату, где Тони, Гизер и еще полдюжины патлатых английских парней выстроились в шеренгу и наклонились, подставив свои лилейные жопы для укола.

– Присоединяйтесь, – предложил мне доктор.

В Англию мы вернулись в сентябре.

К тому моменту сделка по покупке коттеджа «Камыш» уже была проведена, и Тельма с Элиотом и малышкой успели обустроиться. Я всегда ухмылялся, возвращаясь в «Камыш», в основном, потому что он стоял на маленькой сельской дороге, которая называлась Бат-лейн[8]. Бывало, я приветствовал гостей следующим образом: «Добро пожаловать на Ягодичную улицу в жопе Британии!»

Не только мы с Тельмой и малышом переехали на новое место. Примерно в то же время я купил дом побольше и для родителей. Как всегда, все денежные вопросы решал офис Патрика Мигана, хотя выставленный на продажу участок за коттеджем «Камыш» мы купили на собственные деньги. Точнее, на деньги, которые Тони получил за продажу Роллс-Ройса, присланного ему Миганом, и отдал нам. Мне кажется, это был первый раз, когда мы что-то купили сами. До сих пор я не понимаю, на кой он нам сдался. Может быть, я воспользовался тем, что всей бумажной волокитой занималась Тельма, и заставил её купить землю, потому что хозяин был трансвеститом, и я не желал жить рядом с ним. Ёб…ый папуас, увидев этого чувака в первый раз, я решил, что у меня глюки. У него была большая кустистая борода, и с этой самой бородой он рассекал по деревне на тракторе, наряженный в платье и в бигудях. Или, в другой раз, идёшь по улице и видишь, как он стоит у обочины, задрав платье, и мочится. Самое странное, что никто вокруг и ухом не вёл.

После нашего возвращения из Америки Тони с Гизером тоже купили новые дома. Тони поселился в Актон Трассел, на противоположной стороне трассы М6, а Гизер – где-то в Вустершире. Биллу потребовалось чуть больше времени, чтобы присмотреть свой собственный «приют рокера», а до той поры он снял коттедж под названием «Ферма в полях» недалеко от Ившэма. Меньше чем за три года мы из нищих мальчишек из подворотни превратились в состоятельных сельских джентльменов. Это было невероятно.

Я обожал сельскую жизнь.

Во-первых, у меня внезапно появилось много свободного места, и можно было заказывать у Патрика Мигана ещё больше игрушек. Например, двухметровое чучело медведя гризли. Или цыганский фургон с маленьким камином внутри. Или балийского скворца по имени Фред, который поселился в прачечной. Этот Фред потрясающе пародировал стиральную машину. По крайней мере, до тех пор, пока я не приставил к его голове дробовик и не приказал заткнуться.

Должен признаться, что после того, как мы переехали в коттедж «Камыш», я просто заваливал офис Мигана просьбами, заказывая всё, о чём мечтал ребёнком и не получил. Дело кончилось тем, что весь наш сарай оказался завален моделями гоночных машинок, музыкальными автоматами, настольным футболом, батутами, бильярдными столами, дробовиками, арбалетами, катапультами, мечами, аркадными игровыми автоматами, игрушечными солдатиками, «однорукими бандитами» … Я желал получить всё, что приходило в голову. Больше всего мне нравились ружья. Самой мощной была пятизарядная полуавтоматическая двустволка фирмы Бенелли. Я опробовал её на чучеле медведя. Его голова буквально взорвалась. Это надо было видеть.

Ещё я развлекался тем, что привязывал магазинные манекены к садовым деревьям и казнил их на рассвете. Говорю вам: алкоголь и наркотики творят с человеческим разумом страшные вещи, если принимать их достаточно долго. Я совершенно распоясался.

Естественно, самым важным делом после переезда в деревню было организовать регулярную доставку наркотиков. Я позвонил одному из своих американских дилеров и договорился, что кокаин мне будут высылать авиапочтой, а я расплачусь, когда в следующий раз приеду в Штаты на гастроли. Эта схема отлично работала, правда, всё свелось к тому, что я целый день ждал почтальона, как манны небесной. Тельма, наверное, думала, что я покупаю «грязные» журнальчики или что-то вроде того.

Потом я нашёл местного поставщика травы, который обещал подогнать мне убойный гашиш из Афганистана. И он тоже не обманул. В первый раз эта штуковина чуть не снесла мне крышу. Её привозили в виде огромных брикетов, упакованных в чёрный каучук, и одной такой упаковки даже мне хватало на несколько недель. Больше всего на свете я любил, когда кто-нибудь из наших гостей заявлял: «Травка? Неееет, я её не употребляю. Она на меня не действует».

Все, кто произносил эти слова, попадали мне в лапы.

Первой жертвой, утверждавшей, что «дурь» ему нипочём, стал наш местный зеленщик Чарли Клэфем, хороший человек и впоследствии добрый друг. Однажды вечером, когда мы уже перебрались из паба к нам, я достал жестянку с афганским гашишем и предложил ему:

– Попробуй.

– Неее, со мной эта штука не работает.

– Давай, Чарли! Попробуй. Один разок. Ради меня.

Он взял у меня упаковку и, не успел я и рта раскрыть, откусил огромный кусок. Должно быть, грамм пятнадцать отхватил. Потом он рыгнул мне в лицо и произнёс: «Фу! Гадость какая!»

Минут через пять Чарли отчалил домой, сказав: «Видишь? Ничего».

Расстались мы около часа ночи, а в четыре утра этому дурню предстояло занять своё место за прилавком на рынке. Но я-то знал, что ни под каким видом ему не удастся отработать нормальный рабочий день.

Так и оказалось. Когда мы встретились пару дней спустя, он схватил меня за грудки и спросил:

– Что это за ху…ню ты мне давеча подсунул? Я приехал на рынок, и у меня начались глюки. Я не мог выйти из фургона. Валялся среди морковки, натянув на голову пальто, и орал. Думал, на Землю напали марсиане.

– Мне очень жаль, Чарли, – ответил я.

– А можно я загляну завтра вечерком и опять закинусь?

В коттедже «Камыш» я редко спал в собственной кровати, потому что каждую ночь так «загружался», что осилить ступеньки уже не мог. Я спал в машине, в цыганском фургоне, в гостиной под роялем, в студии или на улице на соломе. Зимой я регулярно просыпался посиневший и с сосульками под носом. В те времена про гипотермию никто ничего не знал.

В коттедже всё время творились всякие сумасбродства, и тот факт, что я обычно был «на бровях» и носился со своими ружьями, только усугублял ситуацию. Отличная комбинация – алкоголь и двустволки. Совершенно, бл…дь, безопасно. Однажды я решил перепрыгнуть через забор позади дома, держа в руках ружьё. Я забыл поставить его на предохранитель, а палец держал на спусковом крючке, поэтому стоило мне приземлиться, оно выстрелило – бах! бах! бах! – и чуть не оторвало мне ногу.

Я не стал инвалидом лишь чудом.

В то время я стрелял во всё, что двигалось. Помню, мы продали кабриолет Тельмы, заменив его на новенький Мерседес – снова при посредничестве офиса Патрика Мигана – и вдруг на машине всё время стали появляться царапины. Мы никак не могли понять, откуда они берутся. Я отдавал его в перекраску, ставил в гараж, но на следующее утро тачка всё равно была покрыта зарубками и щербинами. Я платил за ремонт бешеные деньги, но потом до меня дошло, что происходит: у нас в гараже жила семейка бродячих котов, и когда становилось холодно, они забирались на капот Мерса, где было тепло и уютно. И вот однажды я вернулся домой после длительного заседания в «Hand & Cleaver»[9], взял свой дробовик и устроил охрененную зачистку. Двух-или трёх я подстрелил сразу, а потом ежедневно возвращался, поодиночке «снимая» всех остальных.

Жестокость по отношению к животным – это ещё одна из тех вещей, о которых я жалею. Можно было бы избавиться от кошек каким-нибудь другим способом, но, как я уже говорил, я совершенно распоясался. Всё зашло настолько далеко, что люди начали звать наш дом не «коттедж «Камыш», а «коттедж «Кошмар». Придумал это название я сам: брякнул, не подумав, однажды ночью, будучи в дым пьяным, а оно с тех пор приклеилось.

Люди после визита к нам становились другими. Возьмём, к примеру, моего старого друга, Джимми Филлипса, который когда-то играл на слайд-гитаре в The Polka Dot Blues Band. Однажды ночью он так перебрал с алкоголем и афганским гашишем у нас в коттедже «Камыш», что сел срать в кухонной раковине. Или тот случай, когда один из моих бывших одноклассников из Бирмингема привёз к нам свою молодую жену. На следующий день после их приезда я проснулся с дикой головной болью и обнаружил, что меня за плечо обнимает огромная волосатая рука. Я решил, что наш гость решил «подкатить» к Тельме, пока я сплю, и вскочил, готовый дать ублюдку в зубы. Однако, присмотревшись, понял: поднявшись ночью, чтобы «отлить», я потом ошибся спальней. Неловко, еб…ть, получилось. Постояв секунду в чём мать родила, я схватил с пола портки, нырнул обратно под одеяло, надел их и неверным шагом ретировался в свою комнату. За всё это время никто из нас не произнёс ни слова. После того случая я их больше никогда не видел.

Время шло, и я всё больше съезжал с катушек. В какой-то период я не вылезал из пижамы медперсонала (не спрашивайте, почему!). Её заказал для меня мой помощник, Дэвид Танджи. Надо было видеть, как я, пошатываясь, ковылял по деревенским улицам из паба в паб, совершенно потеряв рассудок от бухла, кислоты, травы и прочего, в зелёных медицинских обносках и со стетоскопом на шее.

Периодически к нам в коттедж «Камыш» заезжали парни из Led Zeppelin. На самом деле, Роберт Плант жил неподалёку от нас, и я тоже бывал у него. Помню, однажды ночью – вскоре после того, как мы вернулись из Бел-Эйр – мы сидели дома у Планта, и я научил его играть в семикарточный покер. Это было большой ошибкой с моей стороны. Как только я объяснил ему правила, он тут же захотел сделать ставки – «чтобы проверить, как это всё работает, понимаешь?» – а потом всё время продолжал их повышать. Когда я уже начал думать, что он полный идиот, Плант выложил передо мной флеш-рояль, и мне пришлось отстегнуть ему пятьдесят фунтов.

Этот хитрожопый ублюдок ободрал меня, как липку.

Потусив пару дней с «цеппелинами», я понял, что их барабанщик, Джон Бонэм, такой же ненормальный, как и я, поэтому большую часть времени мы с ним проводили, стараясь перещеголять друг друга по части безумств. Со мной всегда так. Ещё со времён детской площадки в школе на Бёрчфилд-роуд я стараюсь привлечь к себе внимание, дурачась и выкидывая коленца, но на самом деле под этой маской почти всегда скрывается старый грустный клоун. Мне кажется, Бонэм был таким же. Он упивался просто вдрабадан. Однажды его помощник, Мэтью, отвёз нас на моей машине в один клуб в Бирмингеме. К тому моменту, как мы собрались возвращаться домой, Бонэм так нажрался, что решил, будто это его машина, поэтому заперся изнутри и отказывался меня впустить. Я стоял на парковке и орал:

– Джон! Это моя машина. Открой дверь!

– Иди на х…й! – отвечал он в то время, как Мэтью заводил мотор.

– Джон! Какого чёрта!

– Я сказал, иди на х…й!

– НО ЭТО МОЯ МАШИНА!

Наконец у Джона в голове что-то щёлкнуло, и он произнёс:

– Тогда какого ляда ты там стоишь? Забирайся!

Хоть я в семидесятых и не просыхал, но больше всего на свете мне хотелось получить права. Ёб…е когти, как я старался! Я сбился со счёта, сколько раз сдавал экзамены, пока мы жили в коттедже «Камыш». Каждый раз садясь в машину я начинал смущаться, терял уверенность в себе и проваливался. После первых двух попыток я перед экзаменом стал заглядывать в «Hand & Cleaver», чтобы успокоиться, но кончалось всё тем, что с экзаменатором я встречался, будучи «в говно», и рулил, как манда. Потом я предположил, что проблема в машине, и, позвонив в контору Мигана, попросил заменить Мерседес на Рендж Ровер. Когда и это не сработало, я попросил Ягуар. Но Ягуар оказался V12[10], поэтому стоило мне газануть, как я очухивался в заборе.

Роллс-Ройс тоже не помог.

В конечном итоге, я отправился к доктору и попросил выписать мне каких-нибудь таблеток для успокоения, и он прописал мне седативный препарат. На коробке было написано: «Не мешать с алкоголем!». Сказать мне такое всё равно, что показать быку красную тряпку. И тем не менее, в тот день мне удалось ограничить дозу до трёх или четырёх пинт. К сожалению, это привело к тому, что афганского гашиша я выкурил в два раза больше обычной нормы. Это оказалось одновременно и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что, садясь в машину, я нисколечки не трусил, а плохо, потому что на первом же светофоре меня сморил сон.

После этого я отказался от идеи получить права, но машину по-прежнему водил. Когда мне случалось кого-нибудь подвозить, и меня спрашивали: «А права у тебя есть?», я отвечал: «Ну, конечно, есть».

В этом была некая доля правды.

У меня были оплаченные права на приём телевещания.[11]

Но мне не хотелось испытывать судьбу, и я начал изыскивать другие способы передвижения.

Так у меня появился конь.

Вообще-то, лошади мне не очень нравятся: у них нет тормозов и есть мозги. Но мне осточертело ездить в «Hand & Cleaver» на газонокосилке, поэтому я отправился к агенту и попросил его подыскать мне какую-нибудь лошадку поспокойнее.

Через несколько дней у нашего коттеджа объявилась девушка с белоснежным мерином – это конь с отрезанными яйцами – по кличке Турпин.

– Он очень спокойный и не доставит вам никаких хлопот. Единственное, чего он боится, это громких свистящих звуков, вроде визга механических тормозов, но у вас здесь, кажется, такого нет.

– Что вы! – рассмеялся я. – У нас в Рэнтоне тишь да гладь.

Я позвонил в офис Патрика Мигана с просьбой заплатить заводчику и вуаля! стал гордым обладателем коня-лоботряса. Я держал его на ферме неподалёку, потому что там был небольшой загон и работник, который кормил его и чистил стойло.

Естественно, с появлением Турпина я возомнил себя Джоном Уэйном[12]. Я разъезжал верхом взад-вперёд по Бат-лейн, облачённый в ковбойскую шляпу и кожаную рубашку, купленную в Лос-Анджелесе, и мурлыкал тему из сериала «Рохайд»[13]. Через несколько дней такой практики я уже чувствовал себя в седле довольно уверенно и однажды в обед решил проехаться до «Hand & Cleaver», чтобы продемонстрировать своё новое приобретение местным жителям и, возможно, даже ненадолго там задержаться и хлебнуть пивка. И вот мы уже едем по Бат-лейн, цок-цок, цок-цок. Тем летом паб установил на улице закусочные столики, поэтому я точно знал, что без зрителей не останусь, и не мог дождаться, когда при виде меня у всех отвалятся челюсти.

Едем мы, значит – цок-цок, цок-цок – и через две минуты прибываем к месту назначения.

Как и ожидалось, все сидели на улице, с пивом и пакетиками свиных шкварок и, увидев моего прекрасного белого коня, начали охать и ахать. Я натянул поводья, останавливая Турпина, и приготовился спешиться. Но не успел я перекинуть ногу через седло, как из-за поворота появился грузовик молочника. Сначала я не обратил на него внимания – этот грузовик проезжал по Бат-лейн каждую неделю – но потом у меня мелькнула мысль: «Надеюсь, у него не механические тор…»

СССССССШШШШШШШ!!

Заслышав этот звук, Турпин прижал уши и сорвался с места как еб…чий призёр Гранд Нэшнл[14]. Сначала он понёс меня в сторону грузовика, а я – одна нога без стремени, шляпа свалилась и болтается вокруг шеи на шнурке – изо всех сил вцепился в седло. Потом до Турпина дошло, что направление выбрано неверно, и тогда он развернулся и поскакал галопом в сторону фермы, пролетев мимо «Hand & Cleaver» на такой, сука, скорости, что лица всех сидящих за столиками людей слились в одно неясное пятно. Надрывая лёгкие, я орал: «Стоооооояяяяяяять! Вот скотина! Сто-о-о-о-о-о-яяяяяять!!!!!» Добравшись до своего загона, он именно так и поступил: встал, как вкопанный.

Я перелетел через его голову, миновал забор и приземлился в коровью лепёшку.

После этого у Турпина появился новый хозяин.

Затем, несколько дней спустя, я укокошил викария. Ну, по крайней мере, я так думал.

Это была случайность.

В те времена у деревенских священников был обычай навещать прихожан без особой на то причины. Просто однажды среди бела дня раздавался стук в дверь, и на твоём пороге появлялся чувак в чёрных одеждах с высоким воротничком, желающий побеседовать о погоде.

И вот как-то раз, пока я был в пабе, к нам в коттедж «Камыш» в рамках одного из таких обходов заглянул викарий. Тельма пригласила его войти и предложила чашечку чая. Беда была в том, что антураж коттеджа «Камыш» не очень годился для приёма викариев: там повсюду валялись пивные банки, дробовики и бульбуляторы. Тельма порылась на кухне, но никаких угощений, кроме кекса в старой жестянке, отыскать не смогла. По виду и на вкус это было полное дерьмо, но, за неимением других вариантов, Тельма предложила кусочек викарию.

Но она совершенно запамятовала, что неделей раньше мой местный дилер подогнал мне некачественный безвкусный гашиш. Курить его было противно, однако соответствующий эффект сохранился в полном объёме. Чтобы товар не пропал, я смешал его со смесью для кекса и испёк. К сожалению, кусок гашиша был огромным, а смеси оставалось всего лишь полбанки, поэтому пирог мой на 80% состоял из наркотика и всего лишь на 20% – из теста. Когда я его попробовал, то чуть не блеванул.

– Видишь эту банку? – сказал я Тельме. – Никого к ней не подпускай.

Должно быть, она не слушала.

Она знала лишь то, что в банке с черепом и костями лежит кекс, а в гостиной сидит викарий, которого надо угостить. Вот она и отрезала ему порцию.

Когда я вернулся домой, отче как раз проглотил последний кусочек. Увидев его на диване со стоящей на столике десертной тарелкой и рассыпанными повсюду крошками, я понял: дело плохо.

– Очень вкусный кекс, миссис Осборн. Можно мне ещё?

– Конечно, можно!

– Тельма, – сказал я. – По-моему, кекса больше не осталось.

– На кухне лежит цел…

– КЕКС.ВЕСЬ.СЪЕЛИ.

– О, я не хотел никого беспокоить, – сказал викарий, поднимаясь. Потом он достал носовой платок и промокнул бровь. Потом его физиономия приобрела странный цвет.

Я точно знал, что за этим последует. Дело в том, что употреблять наркотик внутрь – совсем не то же самое, что его курить, потому что таким образом он оказывает влияние не только на мозг, но на всё тело целиком. И для того, чтобы вышибить человека из седла, нужна всего лишь малюсенькая порция.

– О, Господи! – произнёс викарий. – Мне немножко не…

БУУУМ!

– Пи…дец! Мы завалили викария! – я кинулся проверять, дышит ли он, а потом повернулся к Тельме:

– О чём ты, мать твою, думала? Он так кони двинет! Я же велел тебе не прикасаться к кексу. Этой порцией можно слона угробить!

– Откуда мне было знать, что кекс с гашишем?

– Потому что я тебе сказал.

– Ничего ты мне не говорил.

– Лежал в жестянке с черепом и костями на крышке.

– И что же нам теперь делать? – спросила Тельма, побелев.

– Надо перенести тело – вот что делать. Берись за ноги!

– И куда мы его понесём?

– Где он живёт, туда и понесём.

Мы отнесли викария к его машине, погрузили на заднее сиденье, отыскали в бардачке адрес, и я повёз его домой. Он был в полной отключке. Часть меня искренне думала, что со мной едет труп, хотя перед этим бо́льшую часть дня я пил и вряд ли мог мыслить трезво. Одно я знал наверняка: для служителя церкви – да и любого другого нормального человека –такая порция моего гашиша вполне могла стать летальной. Но я продолжал уговаривать себя, что завтра утром викарий очухается, хоть и с жестоким похмельем, и всё у нас будет в порядке.

Добравшись до места, я выволок его из машины и уложил на ступеньках у входа. Будь я умней, то стёр бы свои отпечатки с его машины, но мне было так стыдно из-за того, что произошло, и так отчаянно хотелось верить, что викарий оклемается, что мысль об отпечатках даже не закралась мне в голову.

Тем не менее, я всю ночь пролежал без сна, ожидая приезда полиции. Совершенно очевидно, что, реши власти сделать вскрытие, я был бы первым, к кому они бы постучали. Кто ещё из прихожан мог угостить его огромным куском кекса с гашишем? Но той ночью никаких сирен не было. И на следующий день тоже.

Потом прошло ещё несколько дней. По-прежнему ничего.

Я с ума сходил из-за чувства вины. И Тельма тоже.

Но близко подходить к дому священника я боялся – это могло вызвать подозрения – поэтому, каждый раз заглядывая в «Hand & Cleaver», я тайком пытался навести справки. «А кто-нибудь видел в последнее время нашего викария? – спрашивал я с безразличным видом. – Хороший человек. Интересно, какую тему для проповеди он выберет в это воскресенье?» Наконец, кто-то ответил, что викарий, наверное, заболел, потому что не пришёл в церковь и уже несколько дней вообще не попадался никому на глаза.

Вот и всё, подумал я. Я его убил. Наверное, надо идти сдаваться. «Это был несчастный случай, Ваша Честь, – представлял я свой разговор с судьёй. – Чудовищный несчастный случай». Так продолжалось, по крайней мере, неделю.

А потом прихожу я однажды в паб, и вот он, викарий: сидит у стойки в своей рясе и потягивает клюквенный сок.

Я чуть не кинулся к нему целоваться.

– Ааа…эээ… Здравствуйте, отче! – сказал я, чувствуя, как огромный груз падает с моих плеч.

– А-а, мистер Осборн! – ответил он, пожимая мне руку. – Должен Вам сказать: странное дело, но я совершенно не помню, как добрался тогда от вас до дома. А на следующее утро меня свалил ужасный грипп.

– Мне очень жаль это слышать, отче.

– Да-да, этот грипп – крайне неприятная вещь.

– Уверен, что так и есть.

– У меня никогда ничего подобного не было.

– Ну, я рад, что Вам уже луч…

– Знаете, у меня три дня были галлюцинации. Очень любопытно. Я был убеждён, что на лужайке у дома приземлились марсиане и устраивают лотерею.

– Это ужасно, отче. Я рад, что сейчас Вам лучше.

– О, намного лучше, благодарю Вас. Хотя всю эту неделю меня одолевает невероятный голод. Я столько ем, что прибавил уже килограмм двадцать.

– Послушайте, отче, сказал я. – Если я могу что-нибудь сделать для прихода – что угодно – просто дайте знать. Договорились?

– Как это мило с Вашей стороны! А вы, случаем, не играете на органе?

– Эээ…нет.

– Но Вы, кажется, состоите в какой-то популярной группе, не так ли?

– Да.

– А как называется ваша группа?

– «Чёрный шабаш».

– О-о! – викарий слегка нахмурился, потом взглянул на меня и сказал:

– Довольно необычное название, Вы не находите?

 

к оглавлению



[1] Snowblind (англ.) – ослеплённый снегом.

[2] Лига Плюща (The Ivy League) — ассоциация восьми частных американских университетов, расположенных в семи штатах на северо-востоке США. Это название происходит от побегов плюща, обвивающих старые здания в этих университетах. Лига Плюща считается эталоном престижности высшего образования в США, а университеты, входящие в неё, являются старейшими высшими учебными заведениями Америки.

[3] Бульбулятор (бонг) – устройство для курения марихуаны.

[4] План, паль – уличное название марихуаны.

[5] «Боливийский походный порошок» - один из эвфемизмов кокаина.

[6] Under the sun (англ.) – под солнцем, everywhere under the fucking sun (англ.) - везде под ёб…ым солнцем.

[7] ЗППП – заболевание, передающееся половым путём.

[8] Одно из значений слова «butt» - ягодицы, поэтому Бат-лейн (Butt Lane) можно перевести, как «Ягодичная улица»

[9] «Hand & Cleaver» («Рука и тесак») – известный паб в деревне Рэнтон, Стаффордшир. Построенный в 16 веке, он сначала был фермой, и один из владельцев забивал там скот, используя тесак.

[10] Jaguar V12 – спортивная модель-купе.

[11] Телевизионная лицензия – платная лицензия, которая требуется во многих странах (в том числе, в Великобритании) для приема телевизионных передач или обладания телевизором.

[12] Джон Уэйн (John Wayne, урождённый Мэрион Роберт Моррисон) — американский актёр, которого называли «королём вестерна».

[13] «Рохайд» (Rawhide) – популярный в 1950-60х годах американский сериал-вестерн с Эриком Флемингом и Клинтом Иствудом в главных ролях.

[14] Гранд Нэшнл (Grand National) – знаменитые скачки с препятствиями, ежегодно проводимые в Англии.

 

original text copyright © Ozzy Osbourne 2016
translation copyright © Troll & Lotta Katz 2016
ВСЕ ПРАВА ЗАЩИЩЕНЫ

Web Counters