к оглавлению

 

Глава 4. «Да вы же не чёрные!»

Я никогда не был Ромео.

Даже после того, как наш первый альбом стал «золотым», красотки ко мне не липли. Black Sabbath была «мужской» группой. Вместо кружевного белья нас закидывали окурками и пивными бутылками. Мы, бывало, прикалывались по поводу того, что единственные группиз, приходившие на наши концерты, были «двухслойными»: чтобы захотеть такую трахнуть, требовалось прикрыть ее физиономию двумя слоями пакетов. Одного не хватало. Я же, в большинстве случаев, считал себя везунчиком, если удавалось отхватить «двухслойную», потому что обычно девчонки, которые под конец вечера изъявляли желание со мной подрючиться, были трёх- или «четырёхслойными». По-моему, однажды в Ньюкасле мне даже попалась «пятислойная».

Ещё та ночка тогда выдалась! Если я ничего не путаю, джин лился рекой.

Но никакие препятствия не удерживали меня от попыток кому-нибудь присунуть. Одним из мест, где я обычно ошивался в надежде на потрахаться, был ночной клуб Rum Runner на Брод-стрит в Бирмингеме, где на входе работал старый школьный друг Тони. Это место пользовалось большой популярностью – годы спустя оно стало постоянной площадкой Duran Duran – так что иметь там знакомого, который мог без проблем пропустить тебя внутрь, было настоящим чудом.

Однажды вечером, вскоре после того, как мы подписали контракт на запись, мы с Тони отправились в Rum Runner. Это было ещё до знакомства с Патриком Миганом, так что в карманах у нас пока свистел ветер. Поехали мы на подержанной машине Тони. Кажется, это был "Форд Кортина", но в любом случае, полное дерьмо. Альберт, как обычно, приветствовал нас у дверей, вышибалы откинули веревку, перегораживающую вход, и в тот же момент мой взгляд упёрся в темноволосую цыпочку, работающую в гардеробе.

– А это кто? – спрашиваю я Альберта.

– Тельма Райли. Миленькая. И с мозгами. Но имей в виду: она в разводе и с ребёнком.

Но мне было наплевать. Она была красавицей, и мне хотелось с ней поговорить. Поэтому я сделал то, что делал всегда, когда стремился пообщаться с девушкой: нарезался. Но, должно быть, тем вечером в атмосфере творилось что-то странное, потому что старая тактика «налижись-в-самые-слюнявые-слюни» сработала: я утянул её на танцпол, а Тони то же самое проделал с её подругой. Потом вся компания отправилась к Тони на его Форде, и мы с Тельмой обжимались и целовались на заднем сиденье.

Тони бросил подружку на следующий же день, но мы с Тельмой оставались вместе. И когда обстановка в доме № 14 по Лодж-роуд мне окончательно обрыдла, мы на паях сняли квартиру над прачечной в Эджбастоне, элитном районе Бирмингема.

Год или около того спустя мы зарегистрировали свой брак в ЗАГСЕ.

Я думал, что так оно и бывает: начинаешь зарабатывать, находишь себе девушку, женишься, обзаводишься хозяйством, ходишь в паб.

Ужасная ошибка.

За несколько месяцев до свадьбы Black Sabbath, наконец-то, добрались до Америки. Помню, как перед поездкой отец Патрика Мигана собрал нас всех в своём лондонском офисе и внушал, что мы будем «послами британской музыки», поэтому должны, вашу мать, вести себя прилично.

Мы кивнули и пропустили всё мимо ушей.

То есть, я вправду снизил дозу алкоголя, но только до тех пор, пока мы не приехали в аэропорт. Я не знал, что там бывают бары. Отказать себе в паре Чики Вимто[1] для успокоения нервов я не смог, поэтому при посадке уже был «в дрова». Потом мы обнаружили, что вместе с нами летит группа Traffic[2]. Я никак не мог поверить в то, что нахожусь в одном самолёте со Стивом Уинвудом и впервые в жизни почувствовал себя настоящей рок-звездой.

Несмотря на весь алкоголь, употреблённый мной на борту, мне казалось, что прошла целая вечность, прежде чем мы приземлились в аэропорту Джона Кеннеди. Я всё выглядывал из окна и думал: «Как же этой херомундии удаётся удерживаться в воздухе?» Потом мы пролетели над Манхэттеном, где строился Всемирный Торговый центр – половина его стояла в «лесах» и стальных балках – и на закате совершили посадку. Вечер был тёплым, и я в первый раз в жизни окунулся в атмосферу нью-йоркской тёплой ночи. Понимаете, у неё даже есть свой явственно различимый запах. Мне это ужасно понравилось. Имейте в виду, к тому моменту я уже нагрузился сверх всякой меры. Стюардессе пришлось выволакивать меня из кресла, а на ступеньках трапа я упал. У паспортного контроля меня накрыло похмелье. Голова просто раскалывалась, и я совершенно забыл, что ранее, заполняя бланк безвизового въезда, в графе «Религия» в качестве шутки написал «сатанист». И вот чувак на контроле берёт у меня форму и начинает её читать. Дойдя до середины, он останавливается и поднимает на меня глаза:

– Сатанист, значит? – произносит он с сильным акцентом жителя Бронкса и окидывает меня усталым, скучающим взглядом.

Внезапно до меня доходит. «Вот дерьмо!» Но прежде, чем я начинаю что-то объяснять, он ставит свой штамп на мою бумажку и кричит: «Следующий!»

«Добро пожаловать в Нью-Йорк!», гласит табличка у него над головой. Мы снимаем с ленты чемоданы и, выйдя из зала прилёта, становимся в очередь на такси. Х…й знает, что думали все эти бизнесмены, в костюмах, галстуках и с кейсами в руках, стоя рядом с патлатым, немытым, в жопу пьяным бирмингемцем с водопроводным вентилем на шее и в старых вонючих джинсах, на одной брючине которых красовались надпись «Peace&Love» и символ мира, а на другой – «Black Panthers Rule» и чёрный поднятый кулак.

Пока мы ждали, мимо проехала жёлтая машина, у которой было девятнадцать или двадцать дверей.

– Я знал, что здесь большие машины, но чтоб настолько…– произнёс я заплетающимся языком.

– Это лимузин, идиот – ответил Тони.

Перед отъездом из Англии мы успели записать ещё один альбом, следующий после «Black Sabbath». Он появился всего лишь через пять месяцев после выхода первой пластинки, во что трудно поверить, глядя на то, с какой неспешной ленцой это делается сейчас. Сначала он должен был называться «Warpiggers» – так называлась свадьба адептов чёрной магии или нечто подобное. Потом мы переименовали его в «War Pigs[3]», и Гизер сочинил крутяцкие стихи про смерть и разрушения. Неудивительно, что девчонки к нам не приходили. Гизеру неинтересно было писать стандартную попсу в духе «Я тебя люблю». Даже если у него появлялись стихи про «мальчика и девочку», в них обязательно присутствовал какой-нибудь вывих, как в песне «N.I.B.» с первого альбома, где мальчик оказывается дьяволом. Ещё Гизеру нравилось писать на всякие злободневные темы, вроде войны во Вьетнаме. Он держал нос по ветру, ей-богу.

Второй альбом мы снова писали в студии Regent Sound в Сохо, хотя перед этим несколько недель репетировали в старом амбаре студии Rockfield в Южном Уэльсе. В те годы время в студии стоило целое состояние, поэтому нельзя было валять дурака, пока тикал счётчик. Закончив работу в Regent Sound, мы переместились в Island Studios в Ноттинг-Хилле для финального микширования. Именно там Роджер Бейн обнаружил, что у нас пустует несколько альбомных минут. В один из обеденных перерывов он вышел из аппаратной и сказал: «Парни, нужна вставка. Можете что-нибудь сбацать?» С сожалением отложив свои бутерброды, мы взялись за дело: Тони сочинил риф, Билл подыграл ему на барабанах, я пробубнил мелодию, а Гизер, усевшись в углу, по-быстрому накарябал текст.

Так, через двадцать минут, у нас появилась песня «The Paranoid». К концу дня артикль сократили, и она стала просто «Paranoid».

С лучшими песнями всегда так бывает: они появляются из ниоткуда, когда ты даже не стараешься. «Paranoid» не вписывалась ни в одну из известных тогда категорий: это была панковая песня, которая родилась за много лет до появления самого панка. Чтоб вы знали, никто из нас в момент записи не считал её чем-то особенным. По сравнению с «Hand of Doom», «Iron Man» или другими «тяжёлыми» композициями, «Paranoid» казалась «слепленной на коленке». Но, ёб…е когти, какой же она оказалась привязчивой! Я напевал её всю дорогу домой и, вернувшись в Эджбастон, сказал: «Тельма! Мне кажется, мы только что сочинили сингл». Она лишь взглянула на меня и ответила: «Разбежался!»

Забавно: если бы кто-то нам тогда сказал, что люди будут слушать этот альбом и сорок лет спустя и что в одной Америке разойдётся свыше сорока миллионов его экземпляров, мы бы рассмеялись ему в лицо.

Но факт остаётся фактом: в тяжелом роке Тони Айомми оказался одним из самых выдающихся риффмейкеров всех времён и народов. Каждый наш поход в студию становился для него вызовом и пробуждал желание побить свой очередной рекорд, сочинив рифф тяжелее и круче предыдущего, и в результате этого появлялся «Iron Man» и сносил всем крышу.

Но «Paranoid» - это песня совсем другого сорта. Примерно через две секунды после того, как «белые воротнички» на лейбле Vertigo её услышали, весь альбом получил то же название. Не то чтобы они опасались расстроить американцев, которые, услышав «War Pigs», могли вспомнить Вьетнам и обидеться. Ну, по крайней мере, насколько мне известно. Нет, дело тут в том, что наша попсовая трёхминутная песенка привела их в полнейший экстаз и позволила надеяться, что её поставят в ротацию на радио, чего с группами вроде Black Sabbath никогда не случалось. Ко всему прочему, в том, чтобы дать альбому такое же называние, как у сингла, был свой резон: так было проще рекламировать его в музыкальных магазинах.

«Воротнички» оказались правы. «Paranoid» тут же заняла четвёртую строчку в хит-параде британских синглов и обеспечила нам участие в Top of the Pops[4]. Наряду с, на минуточку, самим Клиффом Ричардом. Единственным слабым звеном оставалась обложка, которую сделали ещё до переименования, и теперь она была «не пришей кобыле хвост». Какое отношение четыре розовых чувака со щитами и мечами имели к паранойе? Розовый цвет был выбран по ассоциации со свиньями, но без названия «War Pigs» чуваки выглядели, как «голубые» мечники.

«Они не просто «голубые» мечники, Оззи, – уточнил Билл. – Они — «голубые» мечники - параноики».

Top of the Pops стала самым грандиозным событием в моей жизни на тот момент. Пока я рос в Астоне, вся наша семья усаживалась по четвергам вокруг телевизора и смотрела это шоу. Даже маме оно нравилось. Поэтому предки, услышав, что я собираюсь принимать в нем участие, потеряли дар речи. В те времена Top of the Pops еженедельно собирала у экранов пятнадцать миллионов зрителей, а в перерыве между песнями девочки из Pan’s People[5] по-прежнему исполняли свои хиппи-танцы.

Это был полный отпад.

Помнится, меня очень впечатлило выступление Клиффа Ричарда, потому что он пел «живьём» и в сопровождении целого оркестра.

Мы не отпускали никаких шуточек в его адрес, ничего подобного. В конце концов, не так уж много воды утекло с той поры, как я стоял перед родителями и пел его песню «Living Doll». По-моему, в тот раз он пел «I Ain’t Got Time Any More». Прошло много лет с тех пор, как я в последний раз видел запись той передачи. Возможно, её стерли, чтобы использовать бобины заново – было у БиБиСи такое правило в те годы. Но скажу вам следующее: меня нисколько не удивит, если в 1970 году Клифф Ричард выглядел старше, чем сейчас. Этот мужик отсчитывает годы в обратную сторону. Каждый раз, когда мы с ним встречаемся, он выглядит так, словно сбросил ещё пару лет.

Когда подошла наша очередь, у меня всё тело онемело от страха. Остальным членам группы надо было только делать вид, что они играют, и постукивать в такт ногами, попадая в ритм минусовки. А мне предстояло петь вживую. Это было моё первое выступление на телевиденье, и обосраться хотелось, как никогда в жизни. Чистый ужас. Во рту пересохло так, словно туда напихали ваты. Но я выстоял.

Отец с мамой смотрели эту передачу – я узнал об этом от братьев несколько дней спустя.

Может, родители и почувствовали гордость за меня, но мне об этом не сказали. Тем не менее, я предпочитаю думать, что так оно и было.

«Paranoid» изменила всю нашу жизнь. И мне очень нравилось её исполнять. Пару недель к нам на концерты даже приходили девчонки и с визгом кидали на сцену трусики, что стало приятным разнообразием, хотя мы, естественно, побаивались, что это разозлит нашу постоянную аудиторию. Сразу после Top of the Pops мы отыграли гиг в Париже, и после его окончания у меня за спиной возникла прекрасная француженка, которая взяла меня за руку, отвела к себе и хорошенько оттрахала. Я ни слова не понял из всего того, что она тогда говорила.

Иногда это лучшая разновидность секса на одну ночь.

Америка потрясла меня.

Возьмите, к примеру, пиццу. Годами я мечтал о том, чтобы кто-нибудь в Англии изобрёл новую еду. Всегда яйца с картошкой, сосиски с картошкой, пирог с картошкой. Что угодно… с картошкой. Со временем надоедает, знаете ли. Но в начале семидесятых в Бирмингеме не подавали тёртый пармезан и рукколу. Если еду готовили не во фритюре, никто не понимал, что это такое и на х…й оно нужно. А в Нью-Йорке я открыл для себя пиццу. Она потрясла моё воображение. В день я съедал от десяти до двадцати кусков. А потом, когда до меня дошло, что можно купить большую суперпиццу и ни с кем не делиться, я начал заказывать её везде, куда бы мы ни приходили. Я не мог дождаться момента, когда вернусь домой и расскажу друзьям: «Я попробовал потрясающую штуку. Это пицца, и готовят её в Америке. Она похожа на хлеб, но намного вкуснее любого хлеба». Однажды я даже попытался воспроизвести нью-йоркскую пиццу для Тельмы. Я замесил тесто, а потом вывалил на него консервированные бобы, сардины, оливки и прочее нужное дерьмо – фунтов на пятнадцать ы– и поставил в духовку, но через десять минут всё это, капая, полезло обратно, и выглядело так, словно кого-то вырвало. Тельма посмотрела и сказала: «Мне кажется, я не люблю пиццу, Джон!» Моя первая жена никогда не звала меня Оззи. Ни разу за всё время нашего знакомства.

Ещё одной потрясающей находкой стал для меня коктейль Харви Волбенгер, в состав которого входят водка, ликёр Galliano и апельсиновый сок. Эти штуки так дают по шарам, только в путь. Я выпил столько волбенгеров, что сейчас даже запаха их не переношу.

Стоит только нюхнуть, сразу начинаю блевать, как заведённый.

И, конечно, американки, которые совсем не походили на англичанок. В Англии, если ты положил глаз на цыпочку, надо было дать ей это понять, то да сё, ты звал её на свиданье, платил за неё, а потом, через месяц, спрашивал, не хочет ли она сыграть в старую, как мир, игру «туда, сюда, обратно, тебе и мне приятно». В Америке девушки сами подходили и предлагали: «Давай потрахаемся». Даже усилий прилагать не требовалось.

Мы выяснили это в первую же ночь, когда остановились в гостинице под названием Loew’s Midtown Motor Inn, которая располагалась на углу Восьмой Авеню и Сорок восьмой улицы, довольно захудалого района Нью-Йорка. Я не мог заснуть из-за разницы во времени, что тоже было в новинку. И вот три часа ночи, сна ни в одном глазу, и вдруг раздаётся стук в дверь. Я открываю и вижу костлявую тёлку в плаще, который она передо мной расстёгивает. Под плащом – ничего.

– Можно мне войти, – шепчет она с сексуальной хрипотцой.

Что мне было ответить? «Спасибо, дорогуша, но я немножко занят»?

Естественно, я забираюсь на эту цыпу и катаюсь на ней до рассвета. А потом она поднимает с пола свой плащ, клюёт меня в щёку и уё…вает.

Позже, за завтраком, когда все искали кленовый сироп – Гизер поливал им свои хаш брауны – я рассказываю:

– Ни за что не догадаетесь, что произошло со мной этой ночью.

– Вообще-то, – ответил Билл, покашливая, – мне кажется, я догадываюсь.

Как выяснилось, к нам ко всем постучали той ночью: это был приветственный подарок от тур-менеджера. Хотя, судя по тому, как выглядела моя тёлка при дневном свете – сороковник и ни днём меньше – сделку явно провели оптом и вслепую.

За два проведённых в Америке месяца мы проехали неимоверное количество километров. В Англии мы о таких расстояниях и помыслить не могли. Гиг в зале Fillmore East на Манхэттене. Гиг в зале Fillmore West в Сан-Франциско. Мы ездили даже во Флориду, где я в первый раз плавал в открытом бассейне. Дело происходило в полночь, у меня от алкоголя и «дури» шарики за ролики заехали, но это было прекрасно. Также во Флориде я, наконец, увидел океан полагающегося бирюзового цвета.

Билл терпеть не мог самолёты, поэтому мы частенько перемещались на автомобиле, и это стало для нас чем-то вроде ритуала. В конце концов, наши с Биллом легендарные автопробеги стали «гвоздём» всех американских турне Black Sabbath. Мы столько времени проводили вместе на заднем сиденье взятых в аренду жилых автофургонов фирмы GMC, что стали закадычными друзьями. Со временем Билл устроил к нам водителем своего шурина, Дейва, и бухла с наркотиками стало ещё больше. Когда колесишь с человеком подобным образом, много узнаёшь о нём. Например, каждое утро Билл выпивал чашку кофе, стакан апельсинового сока, стакан молока и бутылку пива. Всегда в одном и том же порядке.

Однажды я спросил его, зачем он это делает.

– Кофе позволяет мне проснуться, апельсиновый сок снабжает витаминами и предотвращает болезни, молоко на целый день создаёт защитный слой в желудке, а пиво помогает снова заснуть, – объяснил Билл.

– О как! Резонно, – ответил я.

Билл очень смешной. Помню, однажды мы под завязку забили свой GMC пивом и сигаретами, и Дейв сел за руль. Надо было ехать из Нью-Йорка куда-то далеко вниз по Восточному побережью, поэтому встали мы рано, хотя и гудели всю ночь. Дейв не переставал жаловаться на то, что вчера перед сном съел испорченную пиццу. На вкус она была, как крысиная моча, говорил он. И вот на часах семь или восемь утра, я сижу рядом с Дейвом на пассажирском сиденье, осоловелый и похмельный. Билл «отрубился» на заднем сиденье. Дейв крутит баранку, и на лице у него странное выражение. Я опускаю окно, закуриваю, потом поворачиваюсь и вижу, что он зеленеет.

– Дейв, ты как, нормально? – спрашиваю я, выдыхая и выпуская в кабину струю дыма.

– Да, я… – и тут он сломался.

БУЭЭЭЭЭ!!!

Он заблевал всю приборную доску, и полупереваренные кусочки сыра, теста и томатного соуса начали просачиваться в воздуховоды и попали мне на сигареты. Одного вида и запаха оказалось достаточно, чтобы меня потянуло проявить единодушие с Дейвом.

– Ох, нет!! Кажется, я сейчас…

БУЭЭЭЭЭ!!!

Теперь весь салон был заляпан содержимым уже двух желудков. Вонь стояла омерзительная, а Биллу хоть бы хны: дрых себе дальше, и всё..

Мы остановились на ближайшей парковке для грузовиков, и я побежал в магазин покупать освежитель воздуха. Ни под каким видом я не собирался даже пытаться отчистить блевотину, но с запахом что-то нужно было делать. Казалось, что даже водители обгонявших нас на трассе автомобилей зажимали нос. Но тёлка за прилавком не понимала ни слова из того, что я ей твердил. Наконец, до неё дошло. «А-а-а! Вы об этом?», сказала она, протянув мне флакон с мятным спреем, и при этом добавила: «Я лично не рекомендовала бы».

«Пох!» подумал я и купил освежитель. Вернувшись в GMC, я захлопнул за собой дверь и, пока Дейв выруливал с парковки, начал разбрызгивать его по всему микроавтобусу.

И тут с заднего сиденья внезапно раздалось шуршанье и хрюканье. Я обернулся и увидел Билла. Тот сидел неестественно прямо и выглядел очень нездоровым. Он пережил запах нашей рвоты, но мятный дезодорант его добил.

– Господи Иисусе! Что это за долбанный за…

БУЭЭЭЭЭЭ!!!

Наш первый американский концерт состоялся в Нью-Йорке, в маленьком кафе под названием Ungano’s по адресу: Восточная Семидесятая улица, 210. После этого мы выступили в Fillmore East вместе с Родом Стюартом и The Faces[6]. Вообще-то, последние нас обозлили, потому что совсем не дали времени на саундчек. Поэтому Род держался от нас подальше. Сейчас мне кажется, что он, вероятно, не рыдал от счастья, получив Black Sabbath в качестве разогрева. Мы были немытой шпаной, а он голубоглазым красавчиком. Но Род оказался нормальным мужиком и вёл себя очень вежливо. И, по моему мнению, пел он феноменально.

Два месяца вдали от дома казались вечностью, и мы безумно скучали по Англии, особенно когда начали обсуждать, как вернёмся в родной паб и расскажем всем об Америке, которая в те времена была всё равно, что Марс. Мало кому из британцев удавалось побывать там, потому что авиабилеты стоили очень дорого.

Шуточки и розыгрыши оказались лучшим способом отвлечься от мыслей о доме. Одним из самых смешных приколов стал американский акцент. Когда администратор гостиницы называл меня «мистер Озз-бён», мы все не могли удержаться от смеха. Потом, в гостиничном ресторане, мы придумали следующую выходку: во время еды один из нас незаметно ускользал из-за стола, пробирался к стойке администратора и оставлял записочку с просьбой вызвать из ресторана «мистера Гарри Боллокса». И вот остальные сидят себе за столом, жуют свои гамбургеры, и тут в дверь вбегает посыльный, звенит в маленький колокольчик и ищет «мистера Хэари Боллокса[7]».

Билл так ржал, что его даже затошнило.

Но самый сильный культурный шок мы испытали, выступая в Филадельфии. Аудитория состояла преимущественно из чёрных парней, и было очевидно, что их воротило от нашей музыки. После «War Pigs» в зале стояла такая тишина, что если бы мышь за стеной вздумала, ити её мать, чихнуть, все бы услышали. Один из зрителей, огромный чёрный чувак с объемным афро на голове, весь концерт просидел на высоком подоконнике и каждые несколько минут орал: «Эй, ты! Black Sabbath!»

Я думал: «Что он заладил одно и то же? Какого ляда ему надо?» Как потом выяснилось, он считал, что Black Sabbath – это моё имя.

Короче, примерно в середине выступления, допев одну из песен я снова слышу: «Эй, ты! Black Sabbath!»

И тут у меня лопнуло терпенье. Я подошёл к краю сцены, посмотрел на него и сказал: «Хорошо! Твоя взяла. Какого рожна тебе надо? Просто скажи. Что не так?»

А он уставился на меня с выражением полного недоумения и ответил: «Да вы же не чёрные».

Но, хочу заметить, это был наш единственный неудачный концерт.

Мы никак не могли поверить в то, насколько хорошо Америка приняла альбом Black Sabbath. Это был фурор. Руководители нашей американской звукозаписывающей компании, Warner Bros, были в таком восторге, что решили отложить выпуск второго альбома, «Paranoid», до января следующего года, о чём нам и сообщили.

Где бы мы ни играли, к нам приходили такие толпы, что среди них даже стали появляться группиз.

Первый безумный опыт общения с группиз мы получили в гостинице Холидей Инн где-то в Калифорнии. Обычно Патрик Миган селил нас в самых дерьмовых местах, и мы вполне привыкли делить одну комнату на четверых за пять баксов в день в каком-нибудь сомнительном мотеле на окраине города. Поэтому по нашим стандартам Холидей Инн была роскошью: у меня в комнате были ванная, душ, телефон и телевизор. Был даже водяной матрас, считавшийся тогда последним писком моды. Я его, кстати, обожал: засыпаешь на нём и словно плывёшь на автопокрышке по океану.

Короче, гостиница Холлидей Инн. Я сижу в номере и, едва успев положить трубку после разговора с Тельмой, слышу стук в дверь. За дверью стоит красивая девушка в коротком платье. «Оззи? Гиг был отпадный. Можно мне войти?»

Она входит, стягивает с себя платье, и нате вам! А потом сматывается, прежде чем я успеваю спросить, как её зовут.

Через пять минут снова раздаётся стук. Я решаю, что она что-то забыла, и снова открываю. На пороге – другая красотка.

«Оззи? Гиг был отпадный. Можно мне войти?»

Платье ползёт вверх, портки – вниз, пять минут колыханья на водяном матрасе, пока моя волосатая жопа подпрыгивает на ней туда-сюда, а потом: «Приятно было познакомиться!», «Пока!», и её нет.

Эти гостиницы Холидей Инн – просто, мать его, чудо какое-то, думаю я. И тут снова раздаётся стук.

Не трудно догадаться, что за этим последовало.

Той ночью я трахнул трёх тёлок. Трёх. Даже не выходя из номера. Честно говоря, с третьей у меня вышла некоторая заминка, и пришлось воспользоваться резервным баком.

После всех событий я решил выяснить, откуда взялись все эти группиз. Спустился в бар, но он оказался пуст. Тогда я спросил дежурного в вестибюле: «А где все?» «Ваши английские друзья? Посмотрите у бассейна». Я поднимаюсь на лифте к бассейну на крыше, и когда двери открываются, выпадаю в осадок. Там словно «Калигулу»[8] снимали. Дюжины абсолютно голых цыпочек, прекраснее которых и представить невозможно, и куда ни взглянешь – направо, налево и прямо перед собой – сплошные минеты и групповуха. Я закурил, уселся в кресло между двумя лесбиянками и запел «Боже, благослови Америку».

Но не только группиз ходили там за нами по пятам. Сумасшедших тоже хватало, тех, кто совершенно серьёзно воспринял весь этот бред про колдовство. Ещё до отъезда в Штаты кто-то прислал нам фильм про парад в Сан-Франциско, проведённый последователями чёрной магии в нашу честь. Там был чувак с внешностью Минга Беспощадного[9]. Он медленно ехал в кабриолете Роллс-Ройс по улице, а вокруг танцевали полуобнажённые фифы. Звали чувака Антон ЛаВей[10], и был он Верховным жрецом «Церкви Сатаны (или подобной фигни) и автором книги «Сатанинская Библия».

Мы лишь подумали: «Какого хрена?».

У меня, видите ли, есть теория насчёт того, почему люди посвящают жизнь подобной чуши: она позволяет им оправдывать распутство и сексуальную невоздержанность.

Вполне логично, я считаю.

Но мы не хотели иметь с этим ничего общего. У множества людей до сих пор тряслись поджилки после убийства Шэрон Тейт, и имидж членов «семьи» Чарльза Мэнсона был нам совсем ни к чему. В том смысле, что ещё несколько месяцев назад мы играли в клубе Henry’s Blues House перед парой дюжин зрителей, а теперь на наш концерт в лос-анджелесском «Форуме» приходило двадцать тысяч человек. Нам нравилось быть популярными в Штатах, и мы не хотели всё испортить.

Между прочим, однажды ночью в клубе Whiskey A Go Go[11] на Бульваре Сансет в Лос-Анджелесе мы наткнулись на нескольких членов «семейки Мэнсона». Очень странные люди, не от мира сего, если вы меня понимаете. Не на одной волне со всем остальным миром. У меня от них по коже побежали огромные мурашки. Забавно, но перед тем, как стать психом, Чарльз Мэнсон был далеко не последней фигурой в музыкальной тусовке Лос-Анджелеса. Вполне возможно, что если бы его не посадили, мы бы «зависали» все вместе. У меня шарики за ролики заехали, когда я узнал, что Мэнсон дружил с Дэнисом Уилсоном из The Beach Boys. Последние даже сделали кавер на одну из песен Мэнсона, «Never Learn Not to Love». Но, как я слышал, Чарльз со своей бандой так напугали Дэвида, что тот сбежал из собственного дома. Просто проснулся однажды утром и свалил. А потом Мэнсон прислал ему пулю на адрес нового местожительства. Чувак тогда, наверное, просто кирпичами обосрался.

В те времена творилось много всего безрассудного.

В 1970 Лос-Анджелес безумствовал. Движение «детей цветов» по-прежнему пользовалось бешеной популярностью. Едешь по улице, а на всех углах сидят длинноволосые люди с голыми пятками, курят траву и бренчат на гитарах. Местные, наверное, думали, что мы тоже сумасшедшие. Однажды я, зайдя в винный магазин, хотел купить двадцать сигарет, так меня оттуда выгнали, обозвав «грязным извращенцем»[12].

Женщина за прилавком, должно быть, решила, что я монстр. Естественно, я и понятия не имел, что употреблённое мной слово имело в Америке совсем другое значение.

Как мы ни старались избегать сатанистов, они всегда были для нас, как шило в заднице. Примерно через год после первого турне мы выступали в Мемфисе, и вдруг на сцену выбежал чувак в чёрной мантии. При обычных обстоятельствах, если кто-то из фанатов прорывается на сцену, я обнимаю его, и мы устраиваем традиционный бошкотряс. Но у того чувака был совсем безумный вид, поэтому я велел ему свалить со сцены и оттолкнул в сторону Тони. Не успел я опомниться, как на сцену выбежал один из наших роуди с занесённым над головой металлическим прутом и звезданул сатанисту прямо по морде. Я глазам своим не поверил: «Ты что, ох…л?! Так нельзя!» Роуди повернулся ко мне и ответил: «Ещё как можно! Глянь».

Сатанист лежал на сцене. Мантия у него широко распахнулась, и в правой руке виднелся кинжал.

Я так испугался, что чуть не опрокинулся на один из динамиков. Если бы не роуди, быть бы Тони трупом.

К тому моменту, как мы вернулись той ночью в мотель, всех уже трясло. Но уроды выяснили, где мы остановились, и на парковке нас поджидало ещё несколько парней в черных плащах. Они накинули на головы капюшоны и что-то бубнили в унисон. Мы слишком устали, чтобы с ними связываться, поэтому просто прошли мимо и разошлись по своим комнатам, окна которых выходили на улицу. Через пару секунд один из роуди вскрикнул и начал что-то бормотать. Как оказалось, ему на двери кровью нарисовали перевёрнутый крест.

Не скажу, что мы испугались. Но после инцидента с кинжалом мы были не намерены и дальше терпеть всю эту хрень и вызвали полицию. Естественно, они сочли всё это очень забавным.

А сатанисты всё никак не отвязывались. Когда я по утрам выходил из своего номера, они в чёрных мантиях с капюшоном сидели кружком на ковре прямо за дверью, окружённые свечами. В какой-то момент я уже не мог больше этого выносить и однажды утром не прошёл мимо, как обычно, а направился прямо к ним, уселся рядом, сделал глубокий вдох, задул все свечки и спел «Happy Birthday».

Можете мне поверить, им это очень не понравилось.

После первой поездки в Америку мы не вылезали из турне целых два года. Между 1970 и 1972 годами мы пересекли Атлантику, кажется, шесть раз и столько времени провели в воздухе, что перешли на «ты» со всеми стюардессами авиакомпании Pan American. Но несмотря на всё изнеможение и регулярное дурное самочувствие из-за смены часовых поясов, бухла и наркотиков, это был просто кайф. Мы везде побывали, всё попробовали и со всеми познакомились.

Мы даже сходили на концерт Элвиса.

Это было в лос-анджелесском «Форуме». Наши места располагались чёрт знает где на галёрке, и казалось, что на дорогу туда у нас ушло больше времени, чем у Короля на всё выступление. С такого расстояния он был не больше муравья, и мне никак не давал покоя тот факт, что увертюра длились целую вечность, прежде чем вышел сам Элвис. Потом он исполнил всего несколько песен и снова свалил. Мы сидели и думали: «Это что, всё?» А потом голос по громкоговорителю прогремел: «Дамы и господа, Элвис покинул здание».

«Ленивый жиртрест!» - сказал я, забыв, где нахожусь.

Однако тот концерт был очень познавательным. Никогда в жизни я не видел такого профессионального подхода к продаже атрибутики. Можно было приобрести подставки под бокалы от Элвиса, сиделки на унитаз от Элвиса, наборы «кружка и ложка» от Элвиса, куклы от Элвиса, часы от Элвиса и спортивные костюмы от Элвиса. На всём, что только может прийти в голову, они ставили имя «Элвис» и втюхивали зрителям, приложив к этому кока-колу от Элвиса и хотдоги от Элвиса. А фанаты только радовались да покупали.

Элвис, наверное, был самым богатым человеком на планете.

На наркотики мы подсели очень быстро. В то время в Бирмингеме кокаин было не достать, поэтому я попробовал его только в Денвере в начале 1971, когда мы выступали вместе с группой Mountain. Их гитариста и вокалиста звали Лесли Уэст, и именно он познакомил меня со старой доброй «трепливой пылью» - так мы прозвали кокаин, потому что благодаря ему можно было не спать всю ночь и нести чушь. Хотя Лесли по сей день твердит, что я начал занюхивать задолго до нашего знакомства. У него прямо пунктик по этому поводу образовался. Но я всегда лишь отвечаю: «Лесли, когда выходец из Астона влюбляется в кокаин, он запоминает такое навсегда. Это, как первый секс».

Мы сидели в гостинице после выступления, и Лесли готовил себе «дорожку». «Хочешь чуть-чуть?» – спросил он меня. Поначалу я отказался: «О-о, нет уж, ну его в жопу! Ни за что!»

Но он продолжал меня уговаривать: «Да попробуй! Чуть-чуть. Ничего не случится».

Долго уговаривать ему не пришлось.

И вот оно: вдохнул и аххх!

Я влюбился в один момент. И так происходило почти со всеми наркотиками, что мне довелось попробовать: после каждого первого раза мне хотелось провести остаток жизни именно с полученными ощущениями. Но так никогда не бывает. Можно как угодно стараться повторить первый опыт, но, поверьте, такого кайфа, как в первый раз, вы уже никогда не словите.

После того раза мир вокруг меня слегка потерял свои чёткие очертания.

Каждый день я курил «дурь», пил, несколько раз прикладывался к кокаину, дурачился со спидами, барбитуратами или сиропом от кашля, употреблял «кислоту» и бог весть что ещё. Большую часть времени я не знал, какой на дворе день недели. Но при этом в какой-то момент мы вернулись в Island Studios в Ноттинг-Хилл для записи третьего альбома, «Master of Reality», снова пригласив Роджера Бейна в качестве продюсера.

Я мало что помню из всего процесса кроме того, что Тони специально опустил строй на гитаре, чтобы проще было играть, Гизер написал «Sweet Leaf» про всю ту траву, что мы курили, а песня «Children of the Grave» оказалась самой сногсшибательной композицией из всех, что мы когда-либо записывали. Как обычно, критики её возненавидели, хотя один из них назвал нас «судовым оркестром Титаника, встречающим Армагеддон», что, на мой взгляд, почти соответствовало истине. Отрицательные отзывы в прессе никого не отвратили от нового альбома: он стал ещё одним грандиозным хитом и занял пятую строчку в Британии и восьмую – в Америке.

Но насладиться успехом нам никогда не удавалось. Также мне совсем не хватало времени, чтобы оценить по достоинству преимущества брака. Более того, я уже начинал подозревать, что женитьба в столь раннем возрасте – не такая уж и удачная мысль. По возвращении домой меня каждый раз охватывало дикое чувство неприкаянности, словно я сходил с ума. Заглушить его удавалось, лишь надравшись.

Всё усложнялось ещё и тем, что с нами жил сын Тельмы. Его звали Элиот, и было ему, кажется, лет пять или шесть. Я его усыновил. Он был нормальным пацаном, но по какой-то причине отношения у нас не заладились. Ну, знаете, некоторые люди не могут найти общий язык со своими детьми. Вот так было и у нас с Элиотом. Находясь дома, я всё время орал на него или давал оплеухи. При этом он никогда не делал ничего такого, чтобы это заслужить. Сейчас мне жаль, что я так относился к мальчишке, потому что ему несладко жилось и до меня: его собственный отец свалил ещё до того, как Элиот смог его узнать. Повзрослев, парень рассказал мне, что однажды встретил своего старика в пабе, но не смог заставить себя заговорить с ним. Ужасно печально.

Но и я оказался не лучше. Моё перешедшее всякие границы пьянство делало меня неуравновешенным и тоже не способствовало улучшению отношений. И, конечно, зашкалившее «эго». Честно признаться, мне кажется, я был кошмарным отчимом.

И если бы я любил Тельму, то уж точно никогда бы не стал так с ней обходиться. Если и есть в моей жизни вещи, о которых я жалею, то это одна из них. Годами я вёл себя, как женатый холостяк: обманывал, трахал других женщин, напивался так, что засыпал потом в машине или на улице перед домом. Я превратил жизнь этой женщины в ад. Мне не следовало на ней жениться. Она такого не заслуживала. Это не она была плохим человеком и плохой женой, а я был сущим наказанием.

Через девять месяцев после нашей свадьбы она забеременела. К тому моменту мы ещё не начали грести огромные гонорары от продажи пластинок и за турне, но уже знали, насколько хороши, и рассчитывали, что вскоре Патрик Миган пришлёт нам такой чек, на который можно будет купить целый Букингемский дворец. А тем временем все приобретения совершались по обычной схеме: если мне что-то было нужно, я просто снимал трубку телефона. Тельма предложила поискать новое жильё. «Нельзя жить в крошечной квартирке с плачущим ребёнком, – сказала она. – Почему бы нам не подыскать что-нибудь поприличнее? Тем более, что мы можем себе это позволить».

Я был только за.

«Давай переедем за город», – предложил я, представив себя в твидовом костюме, зелёных резиновых сапогах и с дробовиком в руках.

Следующие несколько месяцев каждый раз, когда я на несколько дней возвращался домой в перерыве между гастролями, мы с Тельмой садились в свой новенький зелёный кабриолет "Триумф Геральд" – я заказал его для Тельмы, потому что сам не рулил – и колесили по деревням в поисках дома. Наконец, мы нашли то, что понравилось нам обоим: коттедж «Камыш» в деревне Рэнтон в Стаффордшире. За вполне разумную сумму – чуть более двадцати тысяч – предлагался дом с четырьмя спальнями, сауной, местом под небольшую студию и, главное, много земли. Но для верности мы продолжали искать. Затем, сидя за чашкой чая в Ившэме в Вустершире, мы решили, что уже посмотрели достаточно и надо покупать дом в Рэнтоне. Я чувствовал себя так, как будто наконец повзрослел, но в тот момент, когда мы в предвкушении стали обсуждать свою будущую жизнь за городом, Тельма внезапно произнесла:

– Тихо! Ты слышишь?

– Что? – спросил я.

– Этот капающий звук.

– Какой капающий…– и тут я тоже услышал.

Кап-кап-кап-кап.

Я посмотрел вниз и под стулом Тельмы увидел большую лужу. Из-под её платья что-то капало. И тут одна из посетительниц тоже увидела лужу и запричитала.

– Господи! – сказала Тельма. – У меня воды отошли.

– В смысле? Ты что, описалась?

– Нет, Джон! У меня отошли воды.

– Э-э-э?

– Я рожаю.

Сначала я так подорвался, что уронил стул. Потом всё тело от ужаса онемело. Думать я не мог. Сердце стучало, как барабан. Первая мысль, что пришла мне в голову, была: «Для этого я слишком трезвый». Бутылка коньяка, которую я «уговорил» в машине, уже выветрилась. Я всегда считал, что роды Тельмы произойдут в больнице, а уж никак не здесь и сейчас, в середине чертового кафе.

– Есть здесь доктор? – заорал я, в отчаянии оглядываясь по сторонам. – Нам нужен доктор! Помогите! Доктора!

– Джон! – прошипела Тельма. – Тебе надо всего лишь доставить меня в больницу. Нам не нужен доктор.

– Нам нужен доктор!

– Нет, не нужен.

– Нет, нужен, – простонал я. – Мне нехорошо.

– Джон! Отвези меня в больницу. Немедленно.

– У меня нет прав.

– С каких это пор ты стал следовать букве закона?

– Я пьян.

– Ты пьян с 1967. Давай, шевелись.

Я встал, расплатился по счёту, вывел Тельму на улицу и усадил в машину. Я понятия не имел, как управляться с этой штуковиной. У родителей никогда не было машины, и я жил с твёрдой уверенностью, что и мне она не «светит», поэтому совершенно не интересовался техникой вождения. Я знал только самые базовые вещи, вроде того, как включать радио и опускать окна.

Но двигатель? Дроссель? Сцепление?

Не-е-ет.

Около двадцати минут машина прыгала взад-вперёд на рессорах, как испуганный кенгуру, пока я не заставил её двигаться. Но не в ту сторону. Наконец мне удалось врубить первую передачу.

– Джон, сцепление. Отожми сцепление, – выдавила Тельма в перерыве между стонами.

– У меня нога трясётся. Я её на педали едва удерживаю.

Руки у меня тоже тряслись. Я до смерти боялся, что наш малютка выскочит из Тельмы прямо на приборную доску, и его оттуда сдует, потому что верх машины был по-прежнему опущен. Я уже представлял себе газетные заголовки: «НОВОРОЖДЕННЫЙ МЛАДЕНЕЦ РОК-ЗВЕЗДЫ НА НАЦИОНАЛЬНОЙ АВТОТРАССЕ! СТРАШНАЯ ТРАГЕДИЯ!»

– Джон, я серьёзно. А-а-ах! Жми! О-о-ох!

– Быстрее уже не получается.

– Да ты едешь со скоростью десять миль в час.

До больницы Королевы Елизаветы в Эджбастоне мы добирались целую вечность, а когда приехали, у меня возникли проблемы с тормозом. Каждый раз, стоило мне нажать на среднюю педаль, машина снова начинала дёргаться и издавать жуткие звуки. Честно говоря, мне лишь чудом удалось не врезаться в стоящую впереди нас карету «скорой помощи» и остановиться. Я вытащил Тельму из машины – что было непросто, потому что она вскрикивала и часто дышала – и доставил в родильное отделение.

Спустя несколько часов, в 11.20 вечера родилась маленькая Джессика Осборн, и я в первый раз стал отцом. Это было 20 января 1972. На дворе стояла холодная, ясная зимняя ночь. Из окна больницы было видно множество сияющих созвездий, рассыпанных по всему небу.

– Какое второе имя мы ей дадим? – спросила Тельма, держа Джессику у груди.

– Звёздный свет, – ответил я.

 

к оглавлению