к оглавлению

 

Глава 11. Снова мертвец.

В первый раз мы впустили телекамеры в свой дом в 1997, в год воссоединения Black Sabbath. Мы снимали бывший дом Дона Джонсона и Мелани Гриффит в Беверли-Хиллз. Я бросил пить – почти – но по-прежнему объедался таблетками, выцыганивая их у всех возможных врачей. Также я, как паровоз, дымил, отдавая предпочтение сигарам, и считал вполне нормальным лежать в постели в девять вечера с «гаваной» длиной в целый фут в зубах. Я спрашивал Шэрон: «Ты не против?», а она, оторвавшись от своего журнала, поднимала на меня глаза и отвечала: «Что ты! Не обращай на меня внимания».

По-моему, телевизионщики по большей части не верили своим глазам. В первый же день продюсер повернулся ко мне и спросил:

–У вас всегда так?

– Как «так»?

– Как в ситкоме.

– Что значит «в ситкоме»?

– Я имею в виду, что все как по нотам. Ты входишь в одну дверь, собака выходит в другую, а потом твоя дочь говорит: «Пап, а почему собака как-то странно ходит?», а ты отвечаешь: «Потому что у неё четыре лапы». Она обижается и убегает. Конец сцены. Такое ж нарочно не придумать.

– Вообще-то мы не пытаемся никого рассмешить.

– Я знаю. Именно это и забавно.

Просто в нашей семье всё время что-то происходит. Но так бывает в каждом доме, разве нет?

– Нет, не в каждом.

Компания September Films сняла документальный фильм «Оззи Осборн без купюр», который показали по Пятому каналу в Великобритании и по каналу «Путешествия» в Америке. Публика на нём прямо помешалась. Пятый канал целый год его крутил, вновь и вновь. Люди никак не могли привыкнуть к тому факту, что в нашей семье, как и в любой другой, есть скучная рутина, повторяющаяся изо дня в день. Да, я сумасшедшая рок-звезда, откусившая голову летучей мыши и помочившаяся на стену Аламо. Но у меня тоже есть сын, который регулярно сбивает телевизионные настройки, поэтому когда я, заварив себе чаю, сажусь на диван, задираю кверху ноги и хочу посмотреть любимую передачу по каналу «История», у меня ничего, бл…дь, не получается. Публика от этого просто кипятком писает. Мне кажется, они думают, что если я не сижу в каталажке за публичное пьянство, то вишу в какой-нибудь пещере кверху ногами и пью змеиную кровь. А я, как рыжий клоун: вечером прихожу домой, смываю грим, снимаю большой красный нос и становлюсь Папой.

После того, как «Оззи Осборн без купюр» получил главный приз на фестивале «Золотая роза» в Монтрё в Швейцарии, все вдруг захотели сделать из нас телезвёзд. Между тем, я никогда особенно не любил выступать на телевидении. Мне это кажется слишком фальшивым. Плюс я не могу читать сценарии и когда вижу себя на экране, у меня начинается паническая атака. Однако, Шэрон была всей душой «за», поэтому мы согласились появиться один раз в шоу «По домам»[1], американской и более удачной версии передачи "Сквозь замочную скважину». К тому моменту мы уже давно съехали из дома Дона Джонсона, купив жилище по соседству (Дохени-роуд, 513). Я отслюнявил за него чуть больше шести миллионов долларов. Там мы жили постоянно и приезжали в «Дом сварщика», лишь возвращаясь в Англию по делу или чтобы навестить родных.

И снова все пришли в восторг. Эпизод «По домам» с нашим участием моментально стал культовой классикой. В общем, пошло-поехало, и в итоге MTV предложили нам сделать собственное шоу.

Не спрашивайте меня про деловую сторону вопроса: этим занималась Шэрон. Лично я просто проснулся однажды утром и узнал, что к началу съёмок «Семейки Осборнов» всё готово. Я был рад за Шэрон, которой страшно нравились и весь этот хаос в доме, и сами съёмки. Она открыто признавалась: «Я настоящая теледавалка». Дай ей волю, она бы, мать её за ногу, стала телевизионной таблицей.

Я, откровенно говоря, надеялся, что весь отснятый материал отправится на полку ещё до того, как выйдет в эфир. За несколько дней до того, как согласиться на съёмки, мы поговорили с детьми, чтобы убедиться, что они не против. Многие возмущаются: «Как они могли выставить своих детей на всеобщее обозрение?» Однако, мы понятия не имели, насколько популярным станет наше маленькое шоу. В любом случае, младшие Осборны родились и выросли в мире шоу-бизнеса. Эйми ездила с нами в турне, когда ей ещё и года не было; Келли легко могла встать посредине аэробуса и спеть всем пассажирам песню «Маленький ослик»; а Джек неоднократно выезжал на сцену у меня на плечах, когда я выходил на бис. Они привыкли к такой жизни и не знали другой.

Поэтому нас совсем не удивило, что Келли с Джеком были руками и ногами за «Осборнов».

А вот Эйми смотрела на это иначе. Она с самого начала не хотела иметь к шоу никакого отношения.

Мы отнеслись к её мнению с пониманием. Наша Эйми любит оставаться в тени, и мы никогда не принуждали её ни к чему, что заставляло бы её чувствовать себя неуютно. На самом деле, я объяснил всем детям: «Если вы соглашаетесь на съёмки, то должны понимать: это, как ярмарочная карусель. Раз сел, будешь крутиться, пока не остановится».

Джек и Келли всё поняли. По крайней мере, они так сказали. Честно говоря, никто из нас тогда не осознавал, во что мы ввязываемся.

А Эйми тем временем приняла своё решение: «Развлекайтесь, ребята. Пока-пока».

Эйми у нас умница. Поймите меня правильно: я не говорю, что мы были идиотами, подписавшись на «Семейку Осборнов», потому что во многом это было прикольно, но я ни за что бы на это не пошёл, если бы знал, во что вляпаюсь. Ни под каким, бл…дь, видом! Я согласился лишь потому, что, по-моему мнению, у нас не было никаких шансов. «Даже если шоу дойдёт до зрителя, – помнится, рассуждал я, – оно не продержится больше одного–двух эпизодов». Телевизионный мир Америки жесток и беспощаден. Когда камеры перестают работать, за сценой творятся такие пакости и «подставы», что рок-н-ролльная тусовка начинает казаться сраным детским садом. Это происходит, потому что очень, очень мало сериалов пробивают себе дорогу в эфир. Я был абсолютно убеждён, что «Семейка Осборнов» провалится, как и многие другие.

Первой крупной ошибкой было позволить проводить съёмки в нашем собственном доме. Обычно почти весь материал снимается в студии, а потом делается монтаж, чтобы вставить куски с улицы, из бара или откуда-то ещё. Но с «Осборнами» всё было иначе. Никто так раньше не снимал, и работники MTV придумывали план действий буквально на ходу.

В первую очередь они организовали в нашем гараже офис, который я прозвал форт Апачи, потому что он напоминал командный пункт[2]. Там установили видеомониторы, огородили рабочие места и поставили огромную доску, на  которой отслеживались все наши планы на много дней вперёд. Насколько мне известно, в форте Апачи никто никогда не спал. У всех техников, операторов и продюсеров был скользящий график работы, поэтому они бесконечно сменяли друг друга. Подобная организация логистики очень впечатляла; эти ребята были настолько хороши, что могли с лёгкостью захватить какую-нибудь страну, если б захотели.

Должен признать, что первые пару недель мы развлекались от души. Нам нравилось, что в доме толкалось столько народу. К тому же все эти люди были очень милыми и вскоре стали нам, как родные. Но потом мы задумались: «И сколько ещё всё это будет продолжаться?» Если бы по прошествии тех первых недель в 2001 году меня отвели в сторону и сообщили, что мы и через три года ещё не закончим, я бы себе яйца отстрелил, лишь бы выпутаться из этого. Но, еб…ть-колотить, я об этом даже не подозревал.

Как и вся наша семья.

На первых порах, жизнь съемочной группы облегчалась тем, что я изо дня в день, несмотря ни на что, делал одно и то же: вставал, пил кофе, делал себе сок, а потом час проводил в спортзале. Так что телевизионщикам требовалось лишь установить во всех надлежащих местах работающие камеры. Но через некоторое время камеры стали появляться в доме повсюду, и скрыться от них было некуда.

Однажды я не выдержал:

– Я так больше не могу. Мне нужно убежище – островок безопасности, иначе у меня крыша съедет.

Мне выделили одну комнату, где можно было спокойно почесать яйца, выдавить прыщ или подрочить, не опасаясь, что всё это появится на телеэкране. Действительность, конечно, штука прикольная, но лишь до определённой степени.

И вот однажды сижу я в своём бункере с косяком в зубах, скребу, покряхтывая, мошонку, и вдруг меня охватывает нехорошее чувство. Сначала я подумал, что на почве стресса совсем сбрендил и у меня разыгралась паранойя, однако, потом решил на всякий случай обыскать комнату и в дальнем углу, за кипой журналов, нашёл маленькую камеру. Вот бл…дь!!

– Какой смысл в убежище, если в нём всё равно установлена еб…чая кинокамера? – осатанев, орал я.

– Оззи, успокойся! Она ничего не пишет. Мы всего лишь следим за твоими передвижениями.

– Мне по барабану! Уберите её!

– Но как мы узнаем, где ты?

– Если эта дверь закрыта, значит, я внутри!

Шоу стартовало во вторник вечером, 5 марта 2002 года, а в среду утром меня уже окружал другой мир. Ещё вчера я был динозавром, которого организаторы Лоллапалузы послали к ебени матери, а сегодня уже летел в стратосферу на максимальной скорости, привязанный к ракете с варп-двигателем[3]. Откровенно говоря, до той поры я и не подозревал о том, какую власть имеет телевидение. Если шоу с твоим участием становится популярным в Штатах, то это зенит славы, и выше уже не прыгнуть. Ты оказываешься круче кинозвёзд или политиков и гораздо круче бывшего вокалиста группы Black Sabbath.

Я не видел от начала и до конца ни одного эпизода, но уже из отрывков было ясно, что съёмочная группа проделала фантастическую работу. Особенно это касается монтажа: ведь им пришлось «перелопатить» тысячи часов отснятого материала. Даже начальные титры – под джазовую версию «Crazy Train» в исполнении Пэта Буна[4] с его бархатным голосом – были гениальны. Я обожаю подобные смешения музыкальных стилей: по-моему, это круто. Забавно, но некоторое время Пэт Бун жил по соседству с нами на улице Беверли-драйв. Он очень приятный человек, и хотя пережил «рождение свыше»[5], никогда не лез к нам со своими откровениями.

То, что «Семейка» станет популярной, мы поняли сразу, однако весь масштаб оценили только через несколько дней. Например, в выходные мы с Шэрон, как обычно, отправились прогуляться по рынку в парковой зоне в Беверли-Хиллз. Но стоило мне выйти из машины, как какая-то девчонка повернулась, завизжала и бросилась ко мне с мобильным телефоном:

– Оззи! Оззи! Можно с тобой сфотографироваться?

–Конечно, – ответил я.

Но тут другие люди тоже повернулись и тоже завизжали, привлекая внимание других других людей, которые, в свою очередь, тоже подняли крик. Ёб…ые когти! Через три секунды нас окружали тысячи орущих и размахивающих мобильниками фанатов.

Следующая за нами по пятам команда MTV ещё больше всё усложняла.

Я, конечно, не жалуюсь – благодаря «Семейке» у меня появилось множество новых поклонников – но это было ужасно и походило на битломанию, усиленную ЛСД. Я не мог ни поверить в происходящее, ни, тем более, понять. К такой славе я никогда даже не приближался, поэтому смылся в Англию от греха подальше. Но там произошло то же самое. В аэропорту Хитроу меня встретили сотни фотовспышек и тысячи людей, которые вопили и призывали: «Эй, Оззи! Сюда! Можно фото на память?»

Понятное дело, что такую известность я получил не благодаря своему вокалу, а благодаря образу матерящегося чувака в телевизоре. Это было странно и не всегда приятно.

Многие на меня «наезжали», обвиняя в том, что я «продался» телевидению. Это, ей-богу, полная чушь! До меня никто из рокеров не участвовал в реалити-шоу. Но я всегда считал, что надо идти в ногу со временем. Надо развиваться, иначе застрянешь в привычной колее. Оставив всё, как есть, ты, возможно, порадуешь пару-тройку поклонников – из тех, кто любые перемены называет предательством – но рано или поздно твоя карьера пойдёт прахом. К тому же многие забывают, что «Семейка Осборнов» начиналась всего лишь как эксперимент MTV. Никто не ожидал, что народ так на неё подсядет. Но меня телевидение нисколько не изменило. Перед камерами я всегда оставался самим собой. И продолжаю оставаться, даже если появляюсь на экране в рекламном ролике. И где тут измена?

Во время съемок «Осборнов» в нашей жизни произошло несколько событий, которые до сих пор не укладываются у меня в голове. Например, однажды Шэрон позвонила Грета фон Састерен, одна из телеведущих на новостном канале Fox News:

– На следующей неделе вы с Оззи приглашены на ужин к президенту Соединённых Штатов.

– Оззи что, опять что-то натворил?

– Насколько мне известно, нет, – рассмеялась Грета.

– Слава Богу!

– Так вы придёте?

– Конечно! Это честь для нас.

Когда Шэрон мне рассказала, я ушам своим не поверил. Я всегда считал, что если уж моя рожа и окажется в Овальном кабинете[6], то только на стенде под заголовком «Разыскивается», а не за обеденном столом.

– И о чём мы с президентом будем говорить? О Black Sabbath?

– Не беспокойся! Приглашены не только мы с тобой. Это ежегодный банкет, который Белый дом даёт для Ассоциации прессы. Для Fox News там зарезервирован стол, так что будет ещё целая куча народу.

– Джордж Буш ведь был раньше губернатором Техаса, верно?

– Да.

– Он не рассердится на меня за то, что я нассал на Аламо?

– Оззи, я уверена, что он давным-давно забыл об этом. К тому же он сам когда-то любил опрокинуть стаканчик-другой.

– Правда?

– О, да!

И вот мы отправились в Вашингтон. Банкет устраивали в гостинице «Хилтон», где когда-то было совершено нападение на Рональда Рейгана. С момента теракта 11 сентября прошло всего ничего, поэтому меня донельзя беспокоил вопрос безопасности. И вот приезжаем мы туда, и что я вижу? Кромешный ад. Пять тысяч телекамер и один маленький металлоискатель с двумя охранниками. Мне пришлось уцепиться за жакет Греты, чтобы продраться сквозь толпу. А тем временем мой тщедушный ассистент Тони спокойно перелез через оградительную верёвку, миновав детектор, и, никем не замеченный, вошёл внутрь. Ё-моё, не охрана, а смех один! Я легко мог пронести с собой баллистическую ракету, и никто бы мне и слова не сказал.

Когда начался ужин, меня охватила паника. Как я, недозвезда рок-н-ролла, оказался среди всех этих «великих умов» вкупе с лидером свободного мира? Какого рожна я тут делаю? Чего им всем от меня надо? «Семейка Осборнов» вышла на экраны всего два месяца назад, а мой мозг уже плавился, стараясь переварить всё происходящее.

И я, в итоге, «поплыл». Без бухла мне там было и двух секунд не продержаться. Я отобрал у одного из официантов бутылку красного, наполнил свой бокал, выпил, потом опять наполнил, снова выпил, и так до тех пор, пока бутылка не опустела. И тогда я взял другую. Шэрон сверлила меня взглядом с противоположной стороны стола, но я не обращал на неё внимания. «Прости, любимая, но не сегодня».

Затем в зал вошла Первая леди, а следом за ней – Джордж Буш–младший. Первое, что он сказал, поднявшись на подиум, было: «Спасибо за приглашение. Для нас с Лорой честь присутствовать здесь сегодня. Какая фантастическая публика: влиятельные лица Вашингтона, знаменитости, кинозвёзды... и Оззи Озз-бёрн!»

К этому моменту я был уже «в кондиции», поэтому, услышав своё имя, вскочил, пьяный мудак, на стол и завопил: «Ййиииххххааааа!». Все просто попадали. Однако, меры я в таком состоянии не знал и продолжал топтаться на месте и орать «Ййииииххххааа!», пока все восемнадцать тысяч гостей не уставились на меня в полном молчании.

Включая Буша.

– Ййииииххххааа!

Тишина.

– Йиииих…

– Достаточно, Оззи, – прервал меня Буш. На записи даже слышно, как он пробормотал: «Это была ошибка».

Я, наконец, слез со стола – кажется, меня стащила Грета – и Буш решил на мой счёт пошутить:

– Вообще-то, Оззи написал множество хитов. «Party with the Animals», «Face in Hell», «Bloodbath in Paradise»…

Я, было, собрался снова вскарабкаться на стол и сказать ему, что это вовсе не хиты, но тут он выдал ключевую фразу:

– Оззи, моя мама просто обожает твои песни.

Зал зашёлся от хохота.

После этого я мало что помню.

Знаете, после того, как я побывал на том ужине, меня всё время спрашивают, что я думаю о Буше. Но у меня нет собственного мнения на этот счёт, потому что я плохо разбираюсь в политике. Однако, кто-то же за него голосовал, раз он стал президентом. В 2000 и, тем более, в 2004. И я считаю, что всё это сраное террористическое безумство началось задолго до того, как он пришёл к власти. Вряд ли они сидели по пещерам, а потом встрепенулись: «Смотрите-ка! Буш в Белом доме! А не протаранить ли нам по этому поводу Международный Торговый центр парочкой самолётов?»

Дело в том, что я живу в Америке в качестве гостя, поэтому критиковать не имею права. То же самое я твержу и Джеку: «Ты не американец, поэтому прекрати рассуждать о политике, иначе тебе скажут: «Не нравится – вали отсюда нах!». Мы здесь совсем неплохо устроились и должны быть за это благодарны.

Месяц спустя я был на приёме у королевы.

Она подошла ко мне и пожала руку после того, как я спел на приёме в Букингемском дворце по случаю празднования её Золотого юбилея.

Я всегда считал Её Величество удивительной женщиной и очень её уважаю. Вскоре после этого мы встретились вновь после гала-концерта по сбору средств для Королевского благотворительного фонда «Многообразие». Я стоял рядом с Клиффом Ричардом. Королева посмотрела на нас двоих, сказала: «Значит, вот что называется многообразием?» – и рассмеялась.

Я искренне считаю, что перед поездкой во дворец Шэрон подлила мне в кукурузные хлопья ЛСД.

Если серьёзно, у меня с королевским двором прекрасные отношения. Я даже являюсь послом трастового фонда принца Уэльского и несколько раз встречался с Чарльзом. Он очень приятный человек. Пресса его не жалует, но скажите на милость, если вы избавитесь от монархии, то чем её замените? Этим любителем «пёрнуть с подливой», Гордоном Брауном[7]? Лично я считаю, что королевская семья чертовски много делает для страны. Люди думают, что они только тем и занимаются в своём дворце, что держат скипетр и смотрят телик, но на самом деле они вкалывают в поте лица своего. Безо всякой передышки. И каждый год приносят Англии невероятный доход.

С политиками я лажу не настолько хорошо. При встрече с ними – неважно, с кем –я чувствую себя странно и испытываю лёгкое чувство гадливости. Например, в период съёмок «Семейки Осборнов» я познакомился с Тони Блэром на церемонии вручения премии «Гордость Британии». Он, вроде, ничего, обаятельный. Но мне не давал покоя тот факт, что пока наши молодые солдаты гибли на Ближнем Востоке, он-таки нашёл время потусоваться с поп-звёздами.

Тони подошёл ко мне и сказал:

– А ведь я когда-то играл в рок-группе.

– Охотно верю, премьер-министр.

– И тем не менее, я никак не могу сообразить, как играть «Iron Man».

Мне хотелось ответить: «Тони, я с тебя ох…ваю! У нас война с Афганистаном, людей взрывают тут и там. Кому не насрать, что тебе не удаётся сыграть «Iron Man»?»

Но они все такие, поэтому не стоит и заводиться.

После того, как «Осборны» вышли на экраны, мне некоторое время казалось, что все на свете хотят пообщаться со мной. Однажды у нас дома была вечеринка, на которую пришла Элизабет Тейлор. Для меня это было совершенно фантастическое событие. Давным-давно, в детстве, отец как-то раз позволил мне не ложиться допоздна, сказав: «Я хочу, чтобы ты увидел самую восхитительную в мире женщину», и мы смотрели «Кошку на раскалённой крыше»[8]. Элизабет Тейлор так и осталась для меня самой прекрасной женщиной в мире, но я, естественно, совершенно не помню, о чём мы с ней говорили, потому что опять был «в слюни».

Но из всех моих встреч со знаменитостями самым значимым было знакомство с Полом МакКартни. Я обожал этого человека с четырнадцати лет, но ни х…я не понимал, о чём с ним говорить. Это как беседовать с Богом: «Я слышал, Вы сотворили Землю за семь дней. И как это было?» Нас пригласил на день рожденья Элтон Джон. По одну руку от меня сидел Пол, по другую – Стинг, а напротив – Элтон. У меня было ощущение, что я умер и попал в рай для рок-звёзд. Но когда дело доходит до разговоров с людьми, которыми я восхищаюсь, от меня толку мало. Я глубоко убеждён, что не надо их беспокоить. Я в этом смысле страшно стеснительный. В прессе одно время ходили слухи, что мы с Полом собираемся записывать дуэт, но, положа руку на сердце, со всей ответственностью заявляю: мне Пол ничего такого не предлагал. И слава богу, потому что я бы точно обосрался от страха.

Пол выступал на церемонии вручения премии Brit Awards[9], которую вели мы с Шэрон. На середине выступления Шэрон повернулась ко мне и шёпотом спросила:

– Думал ли ты, что будешь стоять на одной сцене с «битлом»?

Я ответил:

– Никогда в жизни!

Казалось, что прошло совсем немного времени с тех пор, как я разглядывал его портрет у себя на стене в доме № 14 по Лодж-роуд.

Теперь мы с Полом иногда общаемся друг с другом по электронной почте. В смысле, я диктую, а Тони печатает на компьютере, потому что у меня терпения не хватает на всю эту интернет-лабудень. Наша переписка началась после того, как я в рекламном ролике автомобиля Lexus услышал песню под названием «Fine Line» и подумал: «Ёб…ые когти, неплохая мелодия! Надо потырить». Об этом я мимоходом упомянул в разговоре с Джоном Роденом, человеком, работавшим со мной и, по совпадению, с Полом. Джон сказал:

– Ты ведь знаешь, кто её написал?

– Не имею ни малейшего понятия.

– Мой другой босс.

Естественно, после этого я оставил песню в покое.

А потом мне в почту неожиданно падает сообщение: «Оззи, спасибо, что не спёр «Fine Line». У меня потом несколько дней не сходила с лица улыбка. Так и пошло. Переписываемся мы нечасто, но когда Пол выпускает новый альбом или когда на него накидывается пресса, я не забываю черкнуть ему пару слов. В последний раз я поздравлял Пола с выходом альбома «Fireman». Если вы его ещё не слышали, обязательно послушайте: это, бл…дь, феноменально.

«Семейка Осборнов» не всем пришлась по душе.

Биллу Косби, например, мы были, как кость в горле.

Наверное, его оскорбило то, что пресса всё время сравнивала наше шоу с его, а одна из газет даже назвала меня «новым любимым американским папочкой»[10]. Поэтому Билл написал нам письмо типа: «Я видел вас по телевизору и хочу сказать, что ваше сквернословие подаёт дурной пример».

Справедливо, конечно.

Но ругательства – это часть нашей натуры, мы по жизни сквернословы. И весь смысл «Семейки» заключался в том, чтобы оставаться такими, какие мы есть. Однако, должен заметить, что запикивание ругательных выражений сделало шоу даже лучше. В Канаде ничего не запикивали, и вышло далеко не так смешно. Ведь человеку свойственно – разве нет? – тянуться к тому, чего нельзя. Если тебе запрещают курить, ты хватаешься за сигареты. Если отбирают наркотики, ищешь их снова. Именно поэтому я всегда считал, что лучший способ спасти мир от сраной наркоты – легализовать её. Уже через пять секунд после этого все поймут, что у наркомана совсем не клёвая и убогая жизнь, в то время, как сейчас в ней есть некий бунтарcкий флёр. Вы не находите?

Короче, Шэрон написала Биллу Косби ответ: «Мистер Косби, чья бы корова мычала… Возможно, Вам это уже говорили, потому что нынче все газеты только и пишут, что про Ваш «маленький секретик». Так что прежде чем лезть в наш дом, наведите порядок в своём собственном»[11].

Также Шэрон указала на то, что в Америке каждый день рассказывают в новостях о том, что кого-то подстрелили, зарезали или еле отскребли от асфальта, но при этом люди и ухом не ведут. Однако, стоит кому-то сказать «Бл…дь!», как все встают на уши. Это же бред, если подумать.

Убивать можно, а материться – нет.

Справедливости ради отмечу, что Билл ответил очень вежливо, написав: «Вы меня подловили, сдаюсь, извините».

Так что в итоге он проявил себя как нормальный человек.

MTV чуть в штаны не наложили, увидев, до какой степени и с какой скоростью «Семейка» стала популярной. Ведь никакого долгосрочного контракта мы с ними не подписывали. Тут и началось «хождение вокруг да около», а вы уже знаете, как я люблю всю эту фигню.

Незадолго до того, как наши рейтинги взлетели до небес, мы с Шэрон ездили в Нью-Йорк для участия в шоу Total Request Live, которое проходило в здании MTV на Таймс-сквер. Едва мы вышли из прямого эфира, к нам подошёл какой-то воротила в костюме и сказал:

– У меня для вас сюрприз.

– Какой? – поинтересовался я.

– Пойдёмте, я покажу.

Чувак приводит нас в зал заседаний совета директоров на одном из верхних этажей, с большим столом, на котором стоят телефоны, и стульями. Из огромных окон открывается панорама Нью-Йорка.

– Готовы? – спрашивает он нас.

Мы с Шэрон переглядываемся. Никто из нас не понимает, какого х…я тут происходит. Чувак включает интерком, и мы слышим этакий голос Чарли[12]:

– Подарок готов?

– Да.

– Отдай им.

Чувак лезет в карман пиджака, достаёт конверт с золотым тиснением и отдаёт мне.

Я открываю его и вижу чек на 250 тысяч долларов.

– Что это?

– Подарок, – отвечает он. – От MTV.

Я, конечно, не бизнесмен, до даже мне ясно, что реализация чека на 250 тысяч долларов вполне может быть воспринята, как заключение некоего контракта. Если бы эта сумма оказалась на моём банковском счету, то наши переговоры с MTV по поводу следующих сезонов «Осборнов» проходили бы совсем по другому сценарию. Возможно, это действительно был всего лишь подарок, а не попытка нас облапошить, но я, тем не менее, напрягся. Даже Шэрон в кои-то веки онемела.

– Большое спасибо, – ответил я. – У нас подобными вопросами занимается адвокат, так что Вас не затруднит направить чек ему?

Вот и плавай с этими грёбаными акулами!

К лету 2002 нам уже казалось, что ничего популярнее «Семейки Осборнов» на планете нет, однако, нервное напряжение меня просто добивало. «Сорвавшись» на банкете для прессы, я начал квасить каждый день. К этому добавлялись ещё и пилюли, которые я продолжал добывать всеми возможными способами и заглатывал в адских количествах. В какой-то момент моя доза составляла 42 разных препарата в день: седативы, снотворное, антидепрессанты, амфетамины, противосудорожные, нейролептики. Назови, бл…дь, любое, и оно было в списке. Я принимал невероятное количество лекарств, причём половина из них была призвана устранить побочные эффекты от второй половины.

Но мне ничего не помогало. Меня трясло, как эпилептика. Речь стала ужасной, к тому же появилось заикание, которого прежде не наблюдалось (хотя заики в нашей семье были). Когда мне задавали вопрос, меня охватывала паника, и к тому моменту, как слова из мозга перемещались на язык, они превращались в бессвязную путаницу. Всё это давило на меня ещё больше, потому что представлялось мне началом конца. В любой момент я ожидал, что доктор отведёт меня в сторонку и скажет: «Мне очень жаль, мистер Осборн, но тесты показали, что у Вас рассеянный склероз». Или болезнь Паркинсона. Или что-нибудь не менее ужасное.

Я начал очень стыдиться своего состояния. Помню, пересматривая некоторые эпизоды «Семейки» я сам не мог разобрать, что говорю. Одно дело – всю жизнь изображать клоуна, а другое – стать национальным посмешищем из-за бессвязной речи. Я тут же вспомнил, как чувствовал себя в школе, когда не мог прочесть ни одной страницы, и все надо мной смеялись и обзывали идиотом. Как следствие, я напивался и обдалбывался ещё больше. От бухла и наркотиков мой тремор только усиливался. Это был эффект, обратный ожидаемому, потому что белая горячка «накрывает» алкоголика, когда он отказывается от выпивки, а не когда пьёт, как лошадь. Пилюли, которые доктора прописывали мне от «трясучки», тоже не действовали.

Я не мог найти этому никаких логических объяснений. Кроме одного.

Я умирал.

И вот у меня появилось новое хобби: раз в две недели я сдавал анализы. Однако, все результаты всегда были отрицательными. Тогда я задумался: а не болен ли я чем-то ещё? Ведь мой отец умер от рака, а не от болезни Паркинсона. И я отправился к онкологу.

– Вы можете сделать мне какое-нибудь суперсовременное сканирование, – спросил я у него, – которое покажет, есть ли у меня рак?

– Какой конкретно?

– Любой.

– Ну-у…да. Есть нечто подобное. Отчасти.

– Что значит «отчасти»?

– Аппаратом, о котором Вы говорите, нельзя будет воспользоваться ещё лет пять, как минимум.

– Почему?

– Потому что его ещё недоизобрели.

– А какие-то другие методы?

– Можно сделать колоноскопию, хотя я не вижу совершенно никаких признаков…

– Неважно. Делаем колоноскопию!

Врач дал мне спецнабор для подготовки жопы к съёмке крупным планом. Он в основном состоял из четырёх бутылок с жидкостью, пару из которых надо было выпить днём, потом очистить кишечник, хорошенько просравшись, потом выпить вторую пару, просраться ещё раз и не есть в течение 24 часов. После всех этих процедур сквозь мою жопу был виден солнечный свет – так хорошо она прочистилась. Потом я отправился на обследование.

Первым делом док попросил меня лечь на стол и подтянуть колени к животу.

– Так, – сказал он. – Сейчас я сделаю Вам укол димерола, и Вы уснёте. Потом я введу вот эту камеру в Ваш ректальный проход. Не беспокойтесь: Вы ничего не почувствуете. Всё исследование будет записано на ДВД, и на досуге Вы сможете посмотреть запись.

– Хорошо.

Доктор втыкает в меня иголку, а я, в ожидании забытья, рассматриваю огромный плоский экран монитора сбоку от себя. Внезапно мне в жопу запихивают нечто размером с небольшой дом. Я вскрикиваю от боли и закрываю глаза, а когда открываю их снова, то вижу на экране чёткое изображение большой красной пещеры.

– Это что, моя задница изнутри?

– Какого чёрта вы не спите?!

– Не знаю.

– Вы не чувствуете слабости?

– Вроде, нет.

– Даже чуть-чуть?

– Никакой.

– Тогда я сделаю ещё один укол.

– Как скажете, док.

Он даёт мне ещё одну дозу кайфа – ах-х! – и через пару минут спрашивает:

– Как Вы себе чувствуете?

– Спасибо, прекрасно, – отвечаю я, не отрываясь от захватывающего Приключения к центру жопы на экране монитора.

– Господи Иисусе! Вы всё ещё не спите? Надо дать ещё димерола.

– Вперёд.

Ещё через пару минут:

– А теперь как, мистер Осборн? Моргните, если вы меня слышите.

– Зачем моргать? Я и ответить могу.

– Это невозможно! Вы не человек!

– Да когда тут спать? Вы же в любую минуту можете найти давно потерянные запонки, или, например, старые часы, или пару трусов Шэрон.

– Я не могу делать обследование, пока вы не спите. Один последний ук…

И темнота.

Когда всё закончилось, врач сказал, что нашёл у меня пару новообразований – полипов – и собирается отдать их на исследование. «Не стоит беспокоиться», – ободряюще сказал он и оказался прав: рака у меня не было.

После собственного обследования я убедил себя, что Шэрон тоже надо сделать колоноскопию, потому что она никогда не проходила медосмотров. Я так её достал, что Шэрон сдалась и побывала у врача перед тем, как уехать с детьми в Нью-Йорк для каких-то съёмок. Она всё ещё находилась там, когда пришли результаты, которые в этот раз оказались не настолько обнадёживающими: лаборатория обнаружила «раковые опухоли». Но какой бы шокирующей ни была эта новость, способ, каким нам её сообщили, был, бл…дь, ещё хуже. Ассистентка отделения хирургии позвонила Шэрон на рабочий номер телефона в Лос-Анджелесе и оставила голосовое сообщение. Я сам, лично, должен был рассказать об этом жене, а не какая-то офисная кукла со своим списком дел на сегодня. «Да, кстати, Вы сидите? У Вас рак».

Первым делом Шэрон позвонила мне.

– Оззи, только не психуй, – сказала она. – Я возвращаюсь домой сегодня, а завтра ложусь в больницу.

Потрясённое молчание.

– Оззи, всё будет хорошо. Не психуй.

– Я не психую.

Едва положив трубку, я буквально упал на пол и завыл. Во времена моего детства от рака не оправлялся никто. Хоть доктора и твердили, что надежда есть, но это были лишь враки для успокоения больного, и все об этом знали.

Но перед возвращением Шэрон из Лос-Анджелеса мне пришлось взять себя в руки. Я принял душ, набрызгался её любимым одеколоном и нарядился в чёрный выходной костюм с белым шёлковым шарфом. Мне хотелось сделать своей жене приятное и выглядеть как можно лучше.

Когда в аэропорту Шэрон вышла из самолёта с детьми и собаками, мы обнялись и зарыдали прямо на взлётной полосе. Я хоть и храбрился, но реально разваливался на части. Мне и до того было совсем худо, но рак Шэрон столкнул меня в самую бездну. Мои врачи работали день и ночь, увеличивая дозы то того, то другого. Я чувствовал себя так, словно моя голова плыла в полуметре от плеч.

– Я смогу это победить, – первым делом сказала мне Шэрон.

Потом мы поехали домой, где нас встретила вся команда MTV со словами:

– Вам решать, остаёмся мы или нет. Но если вы захотите от нас избавиться, мы поймём.

Но Шэрон и слышать ничего не хотела.

– У нас же реалити-шоу! А тут ситуация реальнее некуда, так что снимайте.

Я считаю, что это был очень мужественный поступок. Но такая уж у меня жена. Кремень.

Вспоминая сейчас те времена, я понимаю, что в 2002 у меня был самый настоящий нервный срыв, который в сто раз усугубляла вся та дрянь, что я глотал сутки напролёт. Недостаточно просто сказать, что я люблю Шэрон. Я ей жизнью обязан. И мысль о том, что я её потеряю, была совершенно невыносимой. Но я никогда не сдавался. Когда в жизни случаются подобные трагедии, ты окружаешь себя силовым полем, и то, что прежде выводило тебя из равновесия, перестаёт что-либо значить. Это трудно объяснить, но я просто переключился и стал смотреть на вещи по-другому.

Шэрон прооперировали 3 июля 2002 года. Когда всё закончилось, и опухоли удалили, врач сказал, что она полностью выздоровеет. Однако, вместе с опухолями хирурги вырезали и отправили на исследование пару лимфоузлов. Через несколько дней лаборатория подтвердила, что рак распространился на лимфосистему. Это значило, что худшее было ещё впереди и грозило растянуться надолго. Тогда мне не сказали, что у Шэрон было мало шансов выжить: всего 33 процента. Я лишь знал, что ей предстоят долгие месяцы ужасной химиотерапии.

Это были самые беспросветные, горькие и страшные дни моей жизни. Полная жопа. И я даже представить себе не могу, насколько плохо было самой Шэрон. Почти немедленно у неё стали выпадать волосы, и пришлось заказывать парики. После каждого сеанса «химии» она возвращалась домой настолько обезвоженная – из-за постоянной рвоты – что у неё начинались судороги. Как правило, происходило следующее: из больницы она приезжала «на нервяке», на следующий день была «помороженная», а на третий день начинались судороги, которые с каждым разом усиливались.

Как-то раз мы с детьми отправились ужинать, а когда вернулись, Шэрон совсем загибалась. Обычно у неё случался лишь один припадок, а тут они шли одни за другим. Такого раньше не случалось. Это был совершенный пи…дец. Нельзя было терять ни минуты, поэтому я ворвался в форт Апачи и заорал: «Одолжите нам один из фургонов: надо срочно везти Шэрон в больницу. «Скорую» дожидаться нельзя – можем не успеть». Потом я вернулся в спальню, взял Шэрон на руки, спустился по лестнице и выскочил на подъездную дорожку.

На улице уже ждал фургон. Два человека из съёмочной группы сели спереди, а я с Шэрон влез сзади. Шэрон, привязанная к «каталке», билась об неё, как безумная. Спазмы были настолько сильными, что её тело словно парило в воздухе. Всё это выглядело совершенно дико и напоминало фильм «Экзорцист». Когда мы – через три минуты – добрались до больницы, вокруг нас забегали и загомонили медсёстры. Хуже атмосферы и представить себе нельзя.

После этого я завёл целый штат медсестёр дома, на Дохени-роуд, чтобы Шэрон никогда больше не пришлось испытывать подобного. Также я поручил своему агенту позвонить Робину Уильямсу и попросить его приехать, чтобы подбодрить Шэрон. Я всегда считал, что лучший способ помочь человеку выздороветь – это рассмешить его, и, посмотрев фильм «Целитель Адамс»[13], решил, что Робин думает так же. И вот однажды, когда я уехал в студию, он приехал к нам, и Шэрон до вечера буквально рыдала от смеха. Я по гроб жизни обязан Робину и до сих пор считаю, что в жизни не дарил Шэрон ничего более ценного. Однако, несмотря на все усилия прославленного комика, вечером у неё опять начались конвульсии, и дело снова кончилось больницей.

Каждый раз, когда жена туда попадала, у меня начиналась жуткая паранойя. Всего один случайный микроб, думал я, и у Шэрон начнётся инфекция, которая её убьёт. Сначала я велел детям при общении с мамой надевать марлевые повязки и перчатки. Но дети приводили собак, которые меня просто с ума сводили. Кстати, одна из собачек, Минни, ни на секунду не покидала Шэрон в период «химии». Я ни разу не видел, чтобы Минни ела. Я ни разу не видел, чтобы Минни ходила в туалет. К концу лечения у собаки была такая же дегидратация, как у её хозяйки. Однажды приезжаю в больницу, а они там обе лежат под капельницами. Для Шэрон Минни была ангелом-хранителем. Меня она на дух не переносила. Вообще мужчин терпеть не могла, и всё тут. Даже стоя одной ногой в могиле, эта собака находила в себе силы на меня рычать. Последнее, что она сделал в своей жизни, это бросила на меня один из своих испепеляющих взглядов, словно говоря: «Фу!»

Во время болезни Шэрон я тоже физически страдал, но по собственной вине. Утром я выпивал упаковку пива, в обед выкуривал таз травы, потом закидывался спидами, пытаясь проснуться, а потом шёл на пробежку. Всё это, конечно, притупляло ужас ситуации, но под конец от меня осталась одна лишь оболочка. Как-то раз Шэрон, взглянув на меня, сказала: «Во имя всего святого, Оззи, иди дай пару концертов. Ты сводишь всех с ума».

Так я и поступил и принял участие в Оззфесте, пропустив всего несколько дат и выйдя на сцену 22 августа в Денвере. Я был так напряжён, что всем запретил и упоминать о раке. Одно только это слово выводило меня из себя. Но отыграв несколько концертов, я в середине выступления в каком-то городе – не помню уже, в каком – вдруг подумал: «Да еб…сь оно всё конём! Надо уже начинать жить в реальности» и крикнул в толпу: «Я хочу рассказать вам, как дела у Шэрон. Она держится молодцом и собирается победить рак. Возьмёт и надерёт ему его грёбаную раковую жопу!»

Толпа взревела. Клянусь богом, они заставили меня воспрянуть духом. Это было что-то волшебное. Меня никогда не перестанет поражать, какой силой обладают люди, когда концентрируются на чём-то хорошем. Несколько дней спустя я навещал своего физиотерапевта по поводу болей в спине, и он сказал мне:

– Я вижу, как Вам страшно, поэтому хочу кое-что рассказать. Десять лет назад мне поставили такой же диагноз, как у Вашей жены, а сейчас я совершенно здоров.

– Вам удалось пережить «химию»?

– Мне её даже не делали.

Это была первая действительно обнадёживающая информация, позволяющая иначе взглянуть на болезнь Шэрон. Ну, или, по крайней мере, я в первый раз удосужился послушать кого-то, кто пытался заставить меня мыслить позитивно. Потому что для меня рак означал лишь смерть. И, по-моему, много других людей считали точно так же. Говоря мне: «Мы очень сочувствуем Шэрон», они отводили глаза в сторону, словно точно знали, что она умрёт. Но мой физиотерапевт думал иначе и сумел переубедить меня.

Он оказался прав: сеансы химиотерапии полностью разрушили раковые клетки Шэрон.

Я помню, как один из докторов сказал мне:

– Вы должны понимать, что для восстановления после химии Вашей жене понадобится не меньше времени, чем для борьбы с раком.

Я ответил:

– Позвольте, и я Вам кое-что скажу. Как только вы дадите Шэрон зелёный свет, она тут же подорвётся и побежит. И остановить её будет невозможно.

–Я не буду с Вами спорить, мистер Осборн, но поверьте мне: далеко она не убежит.

Неделю спустя Шэрон сообщили, что рак побеждён.

После этого только её и видели.

К тому моменту, как начались съёмки «Семейки Осборнов», Шэрон не разговаривала с отцом почти двадцать лет. Это было очень печально, потому что я знал, что глубоко в душе она всё же любила этого засранца. Но после всего того, что он натворил, Шэрон практически поставила на нём крест. Она даже детям сказала, что их дедушка умер на войне, хотя очень скоро правда выплыла наружу. Я помню, как это случилось: мы все ехали в машине по Беверли-Хиллз, и вдруг Шэрон резко дала по тормозам, развернулась в неположенном месте и остановилась у магазина деликатесов Nate ‘n Al’.

Не успели мы спросить, какого ляда она делает, как Шэрон опустила стекло машины и завопила:

– Ты грёбаный мудак! ТЫ ГРЁБАНЫЙ МУДАК»

И тут я увидел шедшего по улице Дона, который немедленно остановился и тоже что-то заорал в ответ. Потом он подошёл к дверце водителя, наклонился – его лицо было всего в нескольких сантиметрах от лица Шэрон – и обозвал её «проклятой шлюхой». Шэрон газанула, и мы умчались, заставив Дона кашлять и плеваться в чёрных клубах дыма.

Тем временем в машине повисло ошеломлённое молчание. Я ломал голову, как, бл…дь, объяснить всё это детям. И тут с заднего сиденья раздался тонкий голосок Эйми:

– Мама, а почему Тони Кертис обозвал тебя «проклятой шлюхой»?

– ПОТОМУ ЧТО ТОНИ КЕРТИС – ГРЁБАНЫЙ МУДАК, – последовал ответ.

Я так и не смог понять, почему Эйми решила, что это Тони Кертис. Может быть, Шэрон ей так сказала, или Эйми видела Тони по телику: в те времена они с Доном были похожи, как две капли воды. Но это было уже неважно, потому что Шэрон тут же рассказала детям всю правду.

Это была не единственная случайная встреча с Доном в Лос-Анджелесе. В другой раз мы отправились в кино в торговом центре Century City. В ожидании, когда парковщик подгонит нашу машину, я оглядывался по сторонам и вдруг за спиной Шэрон увидел Дона.

– Пообещай, что не будешь метать икру, – сказал я.

– А что?

– Просто пообещай!

– Хорошо, обещаю.

– Твой отец стоит прямо у тебя за спиной.

В этот момент подогнали нашу машину. «Слава тебе, Господи», – подумал я.

– В машину! – рявкнула Шэрон.

– Ты ведь не будешь выкидывать никаких фортелей?

– Нет.

– Уверена?

– ЖИВО САДИСЬ В ДОЛБАНУЮ МАШИНУ!

Я устраиваюсь на пассажирском сиденье и закрываю за собой дверь. Шэрон садится за руль…и превращается в Сатану в юбке. Вдавив педаль газа в пол, она заезжает на тротуар и направляет машину прямиком на отца. Тому пришлось нырять в кусты, чтобы не оказаться под колёсами. Шэрон чуть его не убила на глазах у пятидесяти свидетелей. Это был кошмар.

С тех пор мы много лет не видели Дона и ничего о нём не слышали. А потом, в конце 90-х умерла мать Шэрон, Хоуп. Я не знаю всех подробностей, но Хоуп за последние годы совершила несколько странных поступков, после которых они с Шэрон тоже перестали разговаривать. Ардены – семья необыкновенно темпераментная. Они очень часто прибегали к словесным оскорблениям, которые, как мне кажется, ранят порой больше, чем рукоприкладство. Короче, через год или два после того, как умерла мать Шэрон, мы узнали от своих родственников в Англии, что Дон заболел и переживает трудные времена. Даже несмотря на то, что они по-прежнему не общались, Шэрон нашла отцу жильё. А потом мне позвонил Дэвид, брат Шэрон. «У меня плохие новости, – сообщил он. – У Дона Альцгеймер».

Я никак не мог не рассказать об этом жене.

Сначала она отмахнулась, заметив, что и так даёт ему денег. Но я настаивал: «Послушай, я не знаю, как ты в действительности относишься к отцу, но я очень тебе советую: если у тебя есть, что ему сказать – даже если это просто очередные оскорбления – пойди и сделай это сейчас, потому что с каждым днём его сознание будет меркнуть, как угасающий костёр».

Дело в том, что я никогда не верил в распри. Поймите меня правильно: я не раз рвал и метал после общения с некоторыми людьми. Например, я страшно злился на Патрика Мигана, или на того юриста, который пытался выставить нам счёт за выпивку, или на Боба Дейзли. Но я не испытываю к ним ненависти и не желаю зла. По-моему, сраная ненависть – это совершенно бессмысленная трата сил и времени. Чего ты этим добьёшься? Ничего. Я не пытаюсь изображать из себя архангела Гавриила[14], а просто считаю, что если тебя кто-то вывел из равновесия, обзови его «говнюком», забудь и живи дальше. Нам на этом свете не так много отпущено.

Короче, Шэрон в итоге согласилась, что хочет снова увидеться с Доном, и он вернулся в нашу жизнь. Он даже снялся в паре эпизодов «Семейки Осборнов». И я ничуть против этого не возражал, хоть он и обзывал меня «овощем» столько лет. Потом, когда Шэрон захотела повторить наши брачные обеты  – в то время она ещё проходила химиотерапию – Дон тоже участвовал в церемонии, которую мы провели в канун Нового года в гостинице Beverly Hills с соблюдением всех еврейских традиций: с небольшой хупой[15], разбиванием бокала и прочим.

Многие тем вечером подходили ко мне и спрашивали: «Как Вам с Шэрон удалось продержаться так долго?» Я отвечал им то же самое, что скажу и сейчас: я никогда не переставал говорить своей жене, что люблю её; я никогда не переставал водить её на романтические ужины; я никогда не переставал преподносить ей сюрпризы в виде маленьких подарков. К сожалению, в то время я также никогда не отказывался ни от бухла, ни от наркотиков, поэтому церемония повтора обетов закончилась точно так же, как и свадьба: напившись до беспамятства, я повалился в коридоре.

После этого Дон Арден, которого я знал в 70-е, просто исчез, уступив место человеку, у которого винтики в мозгу отказывали один за другим. Страшная смерть. Говорю вам: после того, как уходил мой тесть, я не пожелаю болезни Альцгеймера и злейшему, сука, врагу. Даже несмотря на то, что между нами было, даже несмотря на тот факт, что Дон сыграл свою роль в иске Боба Дейзли, в последние годы мне было его искренне жаль.

В самом конце мы поместили его в дом престарелых.

Помню, как у него в ушах все время скапливалась сера, и каждый раз, когда мы его навещали, я закапывал ему в уши специальные капли. Не знаю, почему я решил, что это моя обязанность. Просто делал и всё. Наверное, это как-то связано с тем невероятным сочувствием, которое я к нему испытывал.

Жестокий, могущественный человек, которого все боялись, превратился в неразумное дитя.

– Пап, – спросил меня однажды Джек, – как ты думаешь, люди, смотря твоё шоу, смеются над тобой или вместе с тобой?

Судя по всему, этот вопрос беспокоил его уже давно.

– Я отвечу тебе так: главное – чтобы они смеялись, а на остальное наплевать.

– Но почему, пап? Почему тебе нравится быть клоуном?

– Потому что я всегда умел смеяться над собой, Джек. Все эти годы юмор помогал мне выжить.

И это правда. Психую я тоже по любому поводу – хотя с годами всё чаще и чаще думаю: «Пошло всё нах! Чего я дёргаюсь? Разрулим, так или иначе» – но юмор спасал мне жизнь бесчисленное количество раз. И всё началось задолго до «Семейки Осборнов». Ещё в Black Sabbath именно я был главным клоуном и всех смешил.

Но за Джека я переживал.

Наверное, ему жилось совсем непросто, особенно, в первые два года съёмок, когда я был вечно трясущейся, мямлющей и упоротой развалиной. Честно сказать, мне даже вообразить это сложно. То же касается и Келли. Только когда мы все превратились в мега-звёзд, я в первый раз по-настоящему понял, почему все будущие голливудские знаменитости загружаются наркотиками по уши и через день ложатся в клинику. Это всё еб…чее адское напряжение. Ежедневное. Непрекращающееся. В первый год после выхода «Семейки» в эфир Келли пела «Papa Don’t Preach» на церемонии вручения кинонаград MTV. Ей надо было спуститься по длинной лестнице на глазах у целого зала звёзд шоу-бизнеса. Однако, Келли взяла быка за рога, и, в результате, получила огромное удовольствие. Как и вся аудитория.

Но и у неё были свои проблемы. У кого не бывает? У меня сердце чуть не разорвалось на части, когда Джек тоже подсел на наркотики. Болезнь Шэрон подкосила его не меньше меня, и в результате Джек стал употреблять оксиконтин, который в Лос-Анджелесе прозвали «деревенским героином». Я помню, как устроил по этому поводу грандиозный скандал и сказал сыну:

–Джек, какого х…я тебе надо?! Почему ты постоянно напиваешься в хлам? У тебя же всегда всё было! Ты когда-нибудь хоть в чём-нибудь нуждался?

Джек поднял на меня глаза и ответил:

– В отце.

Этот момент я забуду нескоро.

Первый раз в жизни я понял, как дорого мне придётся заплатить за свой образ жизни: сыном, которого я любил больше всего на свете, которым очень гордился, но которому не оказал никакой поддержки. Я чувствовал себя ужасно и мог ответить лишь: «Прости меня, Джек».

После этого он «завязал». А я нет.

К августу 2003 мой тремор настолько усилился, что я не мог ни ходить, ни держать что-либо в руках, ни общаться с другими людьми. Дело дошло до того, что Шэрон разозлилась на всех моих докторов, потому что от лекарств, которые они мне прописывали, мне становилось не лучше, а хуже.

И вот у меня появился новый врач, Алан Роппер, который работал в той самой клинической больнице в Оксфорде, где мне в начале 90-х сказали, что у меня нет рассеянного склероза. В то время он занимался лечением Майкла Джея Фокса от болезни Паркинсона, Шэрон узнала об этом из статьи в журнале People. Когда мы прилетели к доктору Ропперу, он первым делом выкинул все мои пилюли, а потом уложил меня на пять дней в больницу и сделал все мыслимые и немыслимые анализы. После этого мне пришлось ещё неделю дожидаться результатов.

Наконец, мы с Шэрон вновь посетили его кабинет, чтобы раз и навсегда выяснить, какого хера со мной происходит.

– Мне кажется, я понял, в чём тут дело, – сказал эскулап. – В общем и целом, у вас, мистер Осборн, крайне редкое заболевание, переданное Вам родителями, у которых – и у того, и у другого – в ДНК была одна повреждённая хромосома. Под словами «крайне редкое» я подразумеваю, что таких случаев бывает один на миллиард. Хорошая новость заключается в том, что у Вас нет ни рассеянного склероза, ни Паркинсона. Плохая – в том, что у этого заболевания даже названия нет. Точнее всего было бы охарактеризовать его, как «синдром Паркинсонизма».

– Это он вызывает тремор?

– Именно.

– И он наследственный, то есть, не имеет никакого отношения к алкоголю и наркотикам?

– Алкоголь и некоторые из тех лекарств, что вы принимали, совершенно точно ухудшали Ваше состояние, но первопричинами они не являются.

– Это лечится?

– Да, но, мистер Осборн, позвольте сказать Вам вот что. Если вы и дальше собираетесь пить и злоупотреблять наркотиками, то найдите себе другого врача, потому что я при таком раскладе отказываюсь Вас лечить. Я человек занятой, у меня очень длинный список ожидающих своей очереди больных, поэтому я не могу позволить себе тратить время попусту.

Ни один врач никогда не разговаривал со мной подобным образом. Посмотрев ему в глаза, я понял, что он не шутит.

– Хорошо, док. Я буду очень стараться.

– Хорошо. Я выпишу Вам две таблетки в день. После этого Вам должно стать значительно лучше.

Это было преуменьшение века.

Едва ли не на следующий день мой тремор почти прекратился. Я снова мог ходить, речь исправилась. Нам с Келли даже удалось записать новую версию «Changes».

Я обещал написать песню для Келли с тех самых пор, как назвал один из треков на альбоме «Ozzmosis» в честь Эйми. Келли постоянно твердила: «Почему у Эйми есть песня, а у меня нету?» К тому же Джека я тоже не обошёл вниманием: «My Little Man» на «Ozzmosis» написана для него. Так что я был в долгу перед Келли. В любом случае, понимаете, мне хотелось ей помочь, ведь она моя «особенная девочка». Я одинаково сильно люблю всех своих детей. Но по какой-то причине именно Келли всегда попадает под обстрел.

Мы записали «Changes», одну из моих самых любимых песен Black Sabbath, слегка изменив текст для дуэта отца и дочери. Вышло так здорово, что, по моему мнению, приз за лучшую рождественскую песню был уже у нас в кармане. Потом, чтобы привлечь к ней внимание, мы вернулись в Англию. По приказу доктора Роппера я бросил пить, однако продолжал баловаться всевозможными пилюлями. Нельзя перестать быть наркоманом по мановению руки. Каждый день был, как игра «в русскую рулетку». В тот период я подсел на хлоралгидрат, один из старейших снотворных препаратов. Тем не менее, это был значительный прогресс по сравнению с тем невероятным количеством пилюль, которое я потреблял ещё несколько месяцев назад. Мы с Келли без проблем приняли участие в передаче «Top of the Pops». А потом мы с моим ассистентом Тони уехали на выходные в «Дом сварщика».

Там нас уже ждала команда операторов MTV. Большая часть наших повседневных забот была уже всем хорошо знакома и неинтересна, поэтому канал жаждал получить что-нибудь новенькое. Однако, снимать было особенно нечего. Я все выходные часами гонял по полям на своём квадроцикле Ямаха Банши 350сс. Это настоящая пуля на колёсах. И утром в понедельник 8 декабря – когда сингл «Changes» поступил в продажу – я снова сел на квадр.

Мне кажется, к тому моменту операторы уже были сыты моей ездой по горло. Они даже камеры не включили. Я помню, как слез с квадра, чтобы открыть ворота, пропустил всех, закрыл их, вернулся на квадр, проехался по грунтовой дороге и, съехав по крутой насыпи, затормозил. Но беда в том, что у этого квадра не такая ребристая ручка газа, как, например, у, мотоцикла, а всего лишь маленький рычажок, который надо нажать, если хочешь ускориться. Этот рычажок легко задеть случайно, когда маневрируешь, особенно, на неровной поверхности. Именно это и произошло: я съехал к подножию насыпи, колёса попали в рытвину, правая рука соскользнула с руля и нажала на рычаг. Бл…ий мотор взревел, машина вылетела из-под моей жопы, отбросив меня в траву, и сделала в воздухе обратное сальто. На миллионную долю секунды я подумал: «Ну, могло быть и хуже».

И тут на меня приземляется квадр.

Хрясь!

Когда я открыл глаза, лёгкие были полны крови, а шея сломана. По крайней мере, так мне потом сказали доктора.

«Ну вот, – мелькнула мысль, – теперь я точно умираю».

Хотите – верьте, хотите – нет, но виноватыми оказались нацисты. Рытвина была небольшой воронкой, образовавшейся от немецкой бомбы времен войны. Как я потом узнал, таких воронок полно вокруг «Дома сварщика». Немецким лётчикам было ссыкотно бомбить большие города, где их могли сбить, поэтому они сбрасывали свой «груз» на Бакингемшир, сообщали, что миссия выполнена, и съё…ли домой.

Следующие две недели я почти не помню. Первые несколько часов я то приходил в сознание, то снова его терял. Я смутно помню, как Сэм, мой телохранитель, посадил меня позади себя на квадр и повёз домой через поля. Потом были мимолётные просветы в «скорой» и лица множества докторов, осматривающих меня.

– Как вы довезли его до «скорой»?

– На квадре.

– Господи! Да его же могло парализовать! У него шея сломана! Повезёт, если снова сможет ходить.

– А как иначе было вывезти его из леса?

– К вам уже летел вертолёт.

– Да, но мы-то этого не знали.

– Оно и видно.

Потом всё снова стало меркнуть.

Говорят, что перед тем, как провалиться в забытьё, я ухватил врача за рукав и прошептал ему в ухо: «Что бы вы там ни делали, не испохабьте мне татуировку».

Шэрон была в Лос-Анджелесе. Тони набрал её номер и передал трубку главному врачу. Тот всё ей рассказал, и они договорились, что меня немедленно везут в операционную.

Я очень сильно пострадал. Помимо сломанной шеи, у меня треснуло восемь рёбер и были проколоты лёгкие (вот откуда кровь). Одновременно с этим сломанная ключица перерезала одну из ключевых мышц руки, и туда перестала поступать кровь. В какой-то момент врачи думали, что руку придётся отнять. После операции меня ввели в «химическую кому», потому что только так я мог пережить боль. Отдай я в тот момент концы, это было бы очень в стиле Оззи Осборна: я всю свою сознательную жизнь положил на то, чтобы вызвать у себя химическую кому. В таком состоянии меня продержали восемь дней, а потом начали постепенно возвращать в сознание. На то, чтобы полностью проснуться, у меня ушло ещё шесть дней. В это время мне снился такой странный сон, что рехнуться можно! Он был очень отчётливым и больше походил на галлюцинацию. Наверное, специалисты государственной системы здравоохранения напичкали меня первоклассной наркотой, потому что я до сих пор помню каждую деталь, словно это было вчера.

Всё началось в Монмутшире, где я когда-то репетировал с Black Sabbath и своими сольными группами. Шёл проливной дождь. Я стоял в коридоре в Rockfield Studios перед замаскированным ограждением из «колючки», похожем на те, что ставили перед окопами во Вторую мировую войну. Слева находилось окно. Я выглянул из него и на противоположной стороне увидел Шэрон, гулявшую на какой-то вечеринке. Я мог её видеть, а она меня – нет. Потом Шэрон ушла оттуда, а я последовал за ней. Она встретилась с каким-то красивым, богатым чуваком, у которого был собственный самолёт. Во сне я подумал: «Моя жена от меня уходит». Мне стало ужасно грустно. У чувака на заднем дворе оказалась взлётно-посадочная полоса, в конце которой стояла большая пушка. Потом он вдруг стал меня видеть, и я предложил ему телескопические инфракрасные очки, потому что мне хотелось ему понравиться. Он послал меня на хер, и я снова почувствовал себя отвергнутым. В этот момент на лужайку прибежали все гости с вечеринки. Толпа всё росла и росла, пока не превратилась в большой музыкальный фестиваль.

И тут появился Мэрилин Мэнсон.

Говорю вам: это был абсолютный ёб…ый дурдом!

В следующий момент я уже летел в самолёте того богача в Новую Зеландию, а в кабине пилотов наливали Гиннесс. Вероятно, это было как-то связано со свадьбой моего сына Луиса в Ирландии, куда я не попал, потому что лежал в больнице. В Новую Зеландию я прибыл в канун Нового года. Там был Джек, перекрашенный в блондина. Он запускал петарды. А потом его арестовали.

В этот момент в cон неспешно вошёл Донован и начал играть «Mellow Yellow»[16].

Из-за того, что я потихоньку приходил в себя, сон и явь перемешались, и всё казалось ещё более чудны́м. Например, я думал, что я живу в лавке, где продают рыбу с картошкой, а на самом деле моя палата находилась рядом с больничной кухней, и я чувствовал запах готовки. Потом передо мной возник Закк Уайлд, и я во сне посчитал, что это невозможно, потому что Закк был в Америке, однако позже мне сказали, что он прилетал меня навестить, так что я действительно его видел.

Только во сне Закк нарядился в платье с оборками и танцевал с ведром и шваброй.

Но это уже не было правдой.

По крайней мере, я на это надеюсь.

– Оззи! Оззи, ты меня слышишь?

Это была Шэрон.

Почти через две недели им, наконец, удалось вывести меня из комы.

Я открыл глаза

Шэрон улыбнулась и промокнула глаза платком.

– У меня для тебя новости, – сказала она, сжав мне руку.

– Я видел сон, – выпалил я, прежде чем она успела сказать что-то ещё. – Ты меня бросила ради какого-то богатенького Буратины с самолётом.

– Что ты несёшь? Не болтай ерунды! Никто никого не бросает. Все тебя любят. Видел бы ты, сколько прекрасных цветов лежит у больничной ограды! Это твои поклонники принесли. Ты будешь тронут.

Она снова сжала мою руку и спросила:

– Так рассказать тебе новости?

– Что случилось? Дети здоровы?

– Вы с Келли на первом месте. Тебе наконец удалось забраться на эту грёбаную вершину.

– С «Changes»?

– Да! Ты даже установил рекорд, Оззи. Ещё ни одной песне, попавшей в чарты, не требовалось целых тридцать три года, чтобы переместиться на первую строчку. До тебя нечто подобное было лишь у Лулу.

– Это что, должно меня ободрить?

Я с трудом улыбнулся, а потом рассмеялся.

Напрасно, учитывая восемь сломанных рёбер.

Обычно, Рождество я ненавижу. Конечно, если ты алкоголик и не в «завязке», это лучшее время в году. Но для бросившего пить праздник, сука, превращается в агонию. И ещё я терпеть не могу покупать всем подарки. Не потому что я скряга, а потому что это делается не по желанию, а по принуждению.

Мне это всегда казалось полной фигнёй.

Но Рождество 2003 стало исключением из правил. Пусть мы и не стали первыми в рождественском чарте – на последней неделе нас обошли Майкл Андрюс и Гэри Джулс со своим кавером на «Mad World» – зато я выжил. Что было, если хорошенько подумать, просто невероятно. Лишь одно меня опечалило: никто из моих бывших коллег по Black Sabbath не позвонил мне и не сказал: «Молодец, Оззи! Хорошо получилось» или «Поздравляю с победой!» Даже если бы они позвонили и сказали, что мы сделали полное говно, это было бы лучше, чем молчание. Немудрено, что в моём сне в Монмутшире лило, как из ведра.

Ну и пусть. Переживу.

Больница Вексэм Парк, в которой я лежал в коме, была первоклассной, но под конец я всех там «достал». Я был сыт по горло и хотел домой, но врачи сказали, что об этом не может быть и речи: ходить я не мог, на шее был корсет, рука пока не действовала, и меня мучили адские боли. Однако, мой сон меня взбаламутил. Я был убеждён, что Шэрон путешествует по миру в частном самолёте с горячей ванной, и какой-то миллиардер трахает её до потери пульса. В больнице у меня не было ни малейшего шанса вернуть её, так что когда Шэрон в миллионный раз примчалась ко мне с детьми, чтоб уверить, что всё в порядке и это был лишь сон, я-таки ухитрился выписаться. Ей пришлось устанавливать для меня в «Доме сварщика» клиническую кровать и нанимать сиделку, чтобы вытирать мне жопу и стряхивать член. Много недель я передвигался по комнатам в инвалидном кресле, а в спальню на втором этаже меня приходилось носить на руках.

Но в конечном итоге я полностью поправился. Ну или насколько это вообще было возможно. У меня ухудшилась оперативная память, но, возможно, это уже возрастные изменения или действие снотворного. В грудной клетке у меня до сих пор полно всяких винтиков, болтиков и металлических прутьев. Когда в аэропорту я прохожу через металлоискатель, то звенит так, что в Пентагоне слышно.

Но мне грех жаловаться. Помню, как я, в первый раз приехав в Штаты после аварии, отправился на медосмотр. Врач повесил на негатоскоп все рентгеновские снимки моей груди, рассмотрел их и присвистнул:

– Отличная работа. И недёшевая. Во что Вам это обошлось? Семизначная цифра или восьмизначная?

– Вообще-то, меня лечили бесплатно.

– Как это? – не понял он.

– Государственное здравоохранение, – пожал я плечами.

– Срань господня! Теперь я понимаю, почему вы, ребята, терпите свою погоду.

Как только я встал из инвалидного кресла и снял шейный корсет, пришла пора пересмотреть наш контракт с MTV. Опять. Однако, я был не в силах вытерпеть ещё один сезон «Семейки Осборн».

Пора и меру знать.

В любом случае, к тому моменту MTV окончательно угробило шоу, стараясь выжать из него как можно больше бабла. Складывалось впечатление, что «Семейку» показывали двадцать четыре часа в сутки. Для такого формата это был перебор: людям надоело. Надо, чтобы вся семья собиралась у телевизора: «Девять часов! Пора смотреть «Осборнов». Чтобы они всё ради этого бросали. А когда мы стали появляться на экране каждый вечер, то люди просто говорили: «Да ну! Завтра посмотрим». Именно это произошло с шоу «Кто хочет стать миллионером?» Первые пять минут было шикарно, а потом не знали, куда от него деться.

Ещё одной причиной было то, что за три года работы мы сняли всё, что только можно, и в последнем сезоне пришлось идти на всякие ухищрения. Мы стали так знамениты, что выйдя из дома, тут же оказывались окружёнными толпой. Всё это начало отдавать фальшью, то есть, превратилось в полную противоположность тому, что задумывалось изначально.

Так всё и закончилось. К 2005 году «Семейку» прикрыли, форт Апачи разобрали, и съёмочная группа нас покинула. Вскоре после этого Джек с Келли тоже съехали. Но мне хочется думать, что мы оставили свой след в истории телешоу. И особенно в истории MTV. Теперь там обожают реалити-шоу. Сегодня, чтобы увидеть на MTV хотя бы один музыкальный клип, нужно сидеть перед телевизором часов до трёх ночи. И, естественно, после того, как всё закончилось, многие пытались поставить «Семейку» себе в заслугу, но я никогда не сомневался в том, кто её создал на самом деле.

Их зовут Осборны.

«Семейка Осборнов» позволила Шэрон сделать успешную карьеру на телевидении, и это было здорово. После химиотерапии я хотел лишь одного: чтобы она была счастлива. Шэрон с большим удовольствием работала в The X Factor[17], куда её пригласили судьёй, но после четвёртого сезона захотела уйти. Я сказал ей: «Ты в этом абсолютно уверена? Если да, то я на твоей стороне». В итоге, всё у Шэрон сложилось просто прекрасно, и она отрывается по полной, работая в шоу «В Америке есть таланты».

Должен сказать, я надеялся, что после «Семейки» моя жизнь станет более нормальной. Хрен там! Начать с того, что «Дом сварщика» три раза чуть не сгорел дотла. Плюс я едва не замочил домушника в собственной ванной.

Клянусь, такая хуета может произойти только со мной.

Если бы не слабый мочевой пузырь, я бы его даже не заметил. Но по ночам я мотаюсь по лестнице вверх и вниз, как локоть скрипача. Это всё из-за того, что пью очень много, даже когда не квашу. У меня чайные чашки размером с супницу, и в день уходит дюжина таких «супниц». Говорю же, я всё делаю с размахом.

Короче, грабанули нас незадолго до рассвета в понедельник, 22 ноября 2004. Меня разбудил разрывающийся мочевой пузырь. По счастью, накануне я принял лишь свои обычные лекарства, поэтому не выписывал кренделя, не натыкался на мебель, а спокойно встал и в чём мать родила пошёл в туалет. Включил свет, поднял сиденье унитаза и случайно взглянул в сторону туалетного столика Шэрон, стоящего в маленькой умывальной зоне.

Там-то он и был: чувак примерно моего роста, с ног до головы в чёрном, с лыжной маской на морде. Сжавшись, он припал к полу, но спрятаться было негде. Трудно описать весь ужас, который охватывает тебя в подобной ситуации, но потом необходимость принимать решение берёт верх. Едва поняв, что он обнаружен, вор попытался сделать ноги и удрать через окно. Бог весть, по какой причине – ведь я известное трухло – я бросился за ним и взял в «стальной зажим», не давая спрыгнуть вниз. Так мы и замерли: этот домушник, лежащий на спине на подоконнике и сверкающий на меня глазами из-под маски, и я, с рукой вокруг его горла. И тут я думаю: «А что дальше-то?» Мне кажется, мы проторчали у окна целую вечность, пока я решал, что делать.

«Если я втащу его внутрь, у него с собой может оказаться лом или пистолет. Или внизу может ждать напарник, готовый помочь в случае необходимости. К тому же я как-то не подумал надеть свой костюм Рэмбо в 4 утра, поэтому совершенно не готов к драке. Почему бы мне просто не свернуть этому ублюдку шею? Ведь он влез в мой дом без приглашения». Однако, мне не улыбалось всю оставшуюся жизнь думать о том, что я убил человека вместо того, чтобы его отпустить.

В конце концов, я выкинул этого урода из окна второго этажа и слышал, как он с треском летел сквозь ветки стоящего у дома дерева. Приземлившись, этот тип побежал через поле, прихрамывая и вскрикивая на каждом шагу. Надеюсь, он что-нибудь себе сломал.

Он удрал с драгоценностями на сумму два миллиона фунтов, и его так и не поймали. Конечно, всё было застраховано, но за пропавшую ювелирку никогда не возвращают полную стоимость. Наверное, мне надо было позвать Шэрон, чтобы она нажала кнопку экстренного вызова, но я об этом не подумал. Шэрон узнала о взломе, только когда всё уже закончилось.

Но ведь это всего лишь вещи. Всё могло повернуться гораздо хуже. Он мог вдарить мне по голове бейсбольной битой, пока я спал. Мог изнасиловать Шэрон. В пабе мне говорили: «Вот, еб…мать, жаль, что это не случилось со мной. Я бы показал ублюдку, где раки зимуют». Но, поверьте, одно дело – рассуждать, и другое – когда тебя действительно застают врасплох.

После того случая я приобрёл несколько ружей, так что если кому-то ещё взбредёт в голову к нам влезть, он так легко не отделается. Правда, с другой стороны, я не уверен, что у меня хватит смелости кого-то пристрелить. Это, бл…дь, не игрушки. Как всегда говорил отец, если ты наставил на кого-то ружьё – неважно, по какой причине – будь готов им воспользоваться, иначе противник, увидев твою нерешительность, отберёт его, и неприятности будут уже у тебя.

На следующий день после ограбления пресса стояла на ушах. Так всегда бывает, когда дело касается меня. «ГОЛЫЙ ОЗЗИ ВПАДАЕТ В БЕШЕНСТВО, СРАЖАЯСЬ У СЕБЯ ДОМА С ПОХИТИТЕЛЕМ БРИЛЬЯНТОВ», – гласил заголовок Sun. Журналисты некоторых изданий побывали в Астоне и потом написали: «Какая ирония: Оззи, когда-то ограбивший магазин Sarah Clark’s, теперь жалуется на то, что сам стал жертвой взлома». Честно сказать, по-моему, это уже был перебор. Я вломился в Sarah Clark’s, будучи глупым мальчишкой, а не грёбаным ночным охотником. И получил хороший урок.

В 1965 году одежда, которую я упёр, стоила примерно 25 фунтов. Огромные для меня деньжищи. Я бы никогда в жизни не поверил, что через сорок лет лишусь ценностей на два миллиона и при этом останусь настолько богат, что почти и не замечу пропажи. Анекдот, да и только! Моя жизнь не должна была сложиться так, как сложилось, но, поверьте, я благодарен за всё. Не проходит и дня, чтобы я не вспоминал о том, откуда я вышел и чего достиг, и о том, что ни один здравомыслящий человек не поставил бы на подобный исход.

 

к оглавлению